Навь и Явь
Шрифт:
С уходом Вукмиры дома стало тихо, грустно и пусто, и от этой звенящей тишины Твердяна каждый день бежала в горы – к горько-сладкому, пронзительному, овеянному ветрами одиночеству среди горделивых вершин. Лето поспело, налилось соками и вошло в свой золотой закат, и в один из таких светлых, пропитанных медово-яблочным духом дней родительница Роговлада сказала Твердяне за обедом:
– Хватит тебе лоботрясничать, настала пора к делу приучаться да к мастерству приобщаться. Пойдёшь завтра со мною в кузню. – И добавила, обращаясь к матушке Благине: – Расчёсывай ей, мать, кудри
Зубья гребешка погрузились в густую и волнистую чёрную гриву длиной до плеч. Там, где волосы спутались, ласковые матушкины пальцы разбирали узелки ловко, быстро и совсем не больно.
– Ах вы, кудри-кудряшечки, – вздыхала она. – Хороши вы, да быть вам с буйной головки срезанными и в жертву Огуни принесёнными…
Сидя у окна на лавке, Твердяна покачивалась на волнах дрёмы: расчёсывание всегда усыпляло её. Яблони в саду клонились к земле под весом урожая, солнечные зайчики дремотно колыхались на земле, а где-то в Тихой Роще Вукмира постигала премудрости светлого волхвования – училась вплетать в сны частый звёздный узор, прясть пряжу из серебристых струй водопада и смешивать зелье из загадки лунного света и румяной зябкости утренней зари… А Твердяне предстояло познать тайну рождения звонкой поющей стали.
Ночь прошла в томительной бессоннице. Ворочаясь с боку на бок в жаркой постели, Твердяна торопила рассвет: уж скорее бы грядущий день открыл то, что ей было уготовано! Когда чернота ночи начала рассеиваться, уступая место светлеющей синеве, сон тёплым дуновением сомкнул ей веки, но всего на миг: матушкины руки и голос нежно, но непреклонно вернули её к яви.
– Поднимайся, Твердянушка, пора на работу собираться.
Зыбкое марево сна не спешило рассеиваться, кружило и отягощало голову, прочно склеивало веки. Кое-как со стоном сев в тёплой постели, ночью казавшейся ей ненавистной, а сейчас ставшей такой желанной, Твердяна на ощупь натянула портки и обулась. Глаза никак не хотели открываться.
Затопленная печь уже дышала теплом, Роговлада с треском соскребала с черепа щетину, глядясь в мутноватое медное зеркало.
– Со льдом ей водички дай, мать, – бросила она через плечо, покосившись на сонную Твердяну. – Живо глаза-то откроются.
Матушка Благиня спустилась в погреб и принесла оттуда полную миску колотого высокогорного льда и снега, которые помогали сохранять припасы свежими. Высыпав лёд в тазик с водой, она поднесла его Твердяне:
– На-ка, умойся, прогони сон.
Ух! От пригоршни талого снега со льдом глаза Твердяны тут же выпучились, а по плечам пробежала властная судорога. Бррр! Она мгновенно проснулась. Роговлада, отложив бритву, для проверки скользнула ладонью по голове и осталась удовлетворена. Твердяна поёжилась, ожидая своей очереди, но, видно, время расставания с волосами ещё не настало. Настало время завтрака.
– Ешь как следует, чтоб до обеда дотерпеть, – наставляла Роговлада. – Это дома ты в любое время кусочек перехватить можешь, чтоб червячка заморить, а на работе так не получится. Там работать надобно, а не об еде
Матушка проворно метала со сковородки на блюдо вкусно дымящиеся ноздреватые оладушки: шлёп, шлёп, шлёп! Обмакивая их в мёд и запивая простоквашей, Твердяна наелась хоть и не до отвала, но весьма плотно – до уютной тяжести в животе, которая сразу начала склеивать веки снова. Эх, сейчас бы назад под пуховое одеялко да в сладкие объятия дрёмы! Но родительница поднялась из-за стола, поцеловала матушку Благиню и поблагодарила её, после чего кивнула дочери:
– Идём.
Кузня стояла на окраине села, огороженная высоким бревенчатым тыном. Открыв калитку в тяжёлых воротах, Роговлада впустила Твердяну внутрь. Кузнечная мастерская представляла собой длинную каменную постройку с широкими навесами вдоль стен. Несколько работниц раздували в горнах жар, другие раскаляли в них заготовки докрасна и переносили на наковальни, сжимая в больших клещах, а третьи с размаху били по ним большими тяжёлыми молотами.
– Это будет охотничий нож, – проводя Твердяну мимо наковален, рассказывала Роговлада. – Из вот этого куска будем делать кинжал, этот пойдёт на косу, а вон тот – на серп. А вон ту рухлядь, – она показала на кучу каких-то старых железяк, – переплавим и на гвозди пустим. Не пропадать же добру.
Попутно она отвечала на приветствия работниц, а Твердяна дивилась про себя: как же рано те сегодня встали, если работа, судя по всему, шла уже давно? Видно, ещё затемно…
– Все ли собрались? – спросила Роговлада.
– Все тут, – отозвалось несколько голосов.
– Тогда будем принимать новую сестру в наши ряды – дочку мою Твердяну. Пока в подмастерьях побудет, а там, глядишь, кое-чему и научится. Ежели хорошей мастерицей станет, примет от меня сию кузню в наследство. Точи нож, Добрена.
Точильный круг со скрежетом пришёл в движение, и широкое лезвие ножа, коснувшись его, брызнуло искрами. Жар охватил щёки Твердяны, а пальцы её заледенели, когда она, раздетая по пояс, оказалась сидящей на подставленной кем-то скамеечке. Руки родительницы решительно и сурово – далеко им было до вкрадчивой нежности матушки Благини! – захватили пучок волос на темени Твердяны и заплели в косичку. Наточенный до бритвенной остроты нож холодно блеснул и срезал первую прядь как можно ближе к голове. Одной рукой натягивая волосы, другой Роговлада подрезала их и складывала на блюдо у Твердяны на коленях. Кучка чёрных кудрей росла, а голове Твердяны становилось всё прохладнее.
– Ну вот, теперь надо завершить дело, – сказала Роговлада.
Твердяна нерешительно дотронулась до затылка: там топорщилась довольно длинная щетина – жалкие остатки роскошной чёрной копны, которая почти вся перекочевала к ней на колени, только на темени осталась короткая косичка. А родительница, к ужасу Твердяны, зачерпнула голой рукой горсть огня из раскалённого горна. Поднеся трепещущее пламя к голове дочери, она усмехнулась:
– Не робей, не обожгу. Обычай таков – в самый первый раз голову огнём очищать следует. Потому что огонь – это Огунь.