Навь и Явь
Шрифт:
– Прости, тёть Ярунь, что так вышло, – только и смогла она пробормотать.
Ни обиды, ни гнева не выказала владелица маленькой кузни, лишь грустью затуманились её светлые глаза. Встав, она сердечно обняла Крылинку и прижала к своей груди.
– Не держу я зла, голубка. Ты всё правильно сделала, и я только радуюсь, что ты на свою настоящую дорожку наконец свернула. А мне кроме твоего счастья ничего и не нужно.
Твердяна поклонилась своей сестре по ремеслу.
– Благодарю
– Отчего ж не принять, – улыбнулась Яруница, обмениваясь с Твердяной троекратным поцелуем. – Славен род великой Смилины! Как твоя родительница Роговлада поживает? Знаменитая она мастерица, доводилось мне у неё советов спрашивать. В здравии ли она?
– В Тихой Роще она уж нашла свой последний приют, – ответила оружейница.
– Вот как, – проронила Яруница. – Что ж, да пребудет она в чертоге Лалады в мире и покое.
Медведица переварила услышанное и увиденное сдержанно и молчаливо, а когда настал её черёд говорить, выразилась она, как всегда, немногословно, зато по существу:
– Ну, раз так приключилось… Живите, чего уж там.
Ясный день сменился тихим вечером. Не пропала испечённая Крылинкой рыбина, став первым совместным ужином новобрачных: большая её часть досталась Твердяне, а Крылинка удовольствовалась парой кусочков, слишком вымотанная свалившимся на неё в одночасье счастьем. Хлопоты по переправке её скарба ещё предстояли им, и пока она имела лишь то, что было на ней надето, но гостьей в этом доме себя уже не чувствовала. Вместе с золотым существом в небесном тереме она умиротворённо смотрела, как Твердяна ест приготовленную ею рыбу, а о том, что женщина-кошка насытилась, возвестило тягучее ласковое урчание. И это было даже больше, чем Крылинка могла мечтать.
Розово-синий вечер перетёк в звёздную летнюю ночь, и Крылинка трепетно и чуть стыдливо, но доверчиво отдала своё сохранённое в неприкосновенности девство супруге, которая приняла его бережно, как великий подарок. Засыпая под мерный звук дыхания Твердяны, она обнимала её горячее обнажённое тело, а проснулась оттого, что ей стало трудно дышать. Оказалось, что на ней по-хозяйски лежала огромная и тяжёлая пушистая лапа, а рядом на подушке Крылинка в синей предрассветной мгле увидела чёрную усатую морду. Нежность и восхищение красотой великолепного спящего зверя сплелись в ней тёплый клубочек, но дышать под этим драгоценным весом было всё-таки не очень удобно. Крылинка тихонько поцеловала и пощекотала лапищу.
– Мрр-мррр-мррр-ммм, – сонно промурчала чёрная кошка и перевернулась на спину.
Не обмануло Крылинку прощальное предчувствие, нашёптанное ей ветром на лугу: вскоре со всем своим приданым она навсегда поселилась в доме супруги, и с той поры эти места тоже стали ей родными. Взяла она из сада в родительском доме черенки яблонь и груш, корневые отпрыски малины и вишни, размножила смородину, приручила голубую жимолость и сладкий горный крыжовник. Живительная сила Лалады в нежных руках белогорских дев приобретала особое свойство: она заставляла всё расти с необычайной скоростью, и уже через год у Крылинки с Твердяной был добротный плодоносящий сад и изобильный огород, а весной и летом в открытые окна
В зимний День поминовения (Крылинка в то время вынашивала свою старшенькую, Горану) они с Твердяной, как всегда, посещали предков, покоившихся в могучих, причудливо изогнувших свои ветви бессмертных соснах. Накануне Крылинке приснилась Яруница, и ей отчего-то до щемящей тревоги захотелось её навестить, проведать, жива ли она, здорова ли.
– Отчего ж не навестить, – согласилась Твердяна. И заботливо спросила, кивая на её опустившийся в преддверии скорых родов живот: – А не тяжко тебе? Может, лучше домой пойдём?
– Да нет, терпимо, – прислушавшись к себе, решила Крылинка.
Наделённая жизненной силой с избытком, не привыкла она сидеть сложа руки и долго отдыхать, а потому и на сносях не давала себе никаких поблажек – работа кипела и спорилась у неё всегда. Матушка-земля, вода из Тиши да солнышко красное – вот три лучших друга, благодаря которым она оставалась весёлой и здоровой. А четвёртым стала любовь её супруги.
– Ну ладно, коль так, – сказала Твердяна. – Идём тогда.
Однако, выйдя из прохода, они не покинули пределов Тихой Рощи… Перед ними стояла сосна, лицо которой Крылинка сразу с сердечным трепетом узнала. Добрые глаза и улыбчивые губы были закрыты в заоблачном покое, а трудовые руки, когда-то сделавшие для Крылинки серёжки с кошачьим глазом, превратились в могучие ветки с покрытой сверкающими росинками хвоей. Взгляд Крылинки помимо воли затуманился влажной дымкой, но это были светлые слёзы, тёплые и очистительные.
Когда её живот внезапно скрутила боль, она зажала себе рот и впилась в руку зубами, боясь потревожить сон Яруницы.
– Тихонько, тихонько, – подхватила её под локоть Твердяна. – Давай-ка домой, живо.
– Печку в бане затопи, – сквозь зубы простонала Крылинка.
– Затоплю, затоплю, – отозвалась супруга ласково. – Матушку Годаву позвать?
– Позови, пожалуй… Ох, пресветлая Мила, Лаладина супруга, помоги мне…
Скорчившаяся в три погибели Крылинка и бережно поддерживающая её Твердяна шагнули в проход и уже не видели, что светло-серые глаза мерцали из-под таинственно приоткрытых век, а одеревеневшие губы пересекла трещинка: сосна улыбалась…
До двенадцати лет Твердяна росла свободной и неудержимой, как ветер, приходя домой только чтобы поесть и поспать. Её влекли шелестящие тайны леса, его живая суть, в которую она погружалась с головой, и он всякий раз рассказывал ей новую сказку. Кошкой-подростком она рыскала по его тенистым чащам, ловя мелких зверюшек и птиц. Старательно следуя наставлениям родительницы Роговлады, начинающая охотница всякий раз благодарила добрый и мудрый лес за то, что тот щедро открывал ей свои угодья и делился с ней богатствами.