Навь и Явь
Шрифт:
«Похоже, началось», – осенило Цветанку.
«Что началось?» – нахмурилась Невзора.
«Навь умирает. Ночные псы придут наверх… И кто тогда будет поклоняться Лаладиному солнцу? Кто станет рисовать его знаки и вышивать на одежде? Всё поглотит Макша – холодное солнце Нави…» – Пророческие слова Серебрицы ледяным отголоском вьюги накрыли душу, и Цветанка замерла в горестном осознании.
– Ведуньи не смогли закрыть Калинов мост, – пробормотала она, незаметно для себя обращаясь в человека. – То, что они хотели остановить, начинается… Я тогда не поняла сразу,
– А что она сказала? – Невзора в человеческом облике выпрямилась в меркнущих лучах восхода, отражённых от изнанки живых туч. В этом грозном, кровавом отсвете всё вокруг словно пропиталось багровой дымкой.
– Она сказала, что ночные псы придут. Наши собратья из Нави. – Цветанка, напряжённо вытянув шею, не могла отвести застывшего взгляда от туч, дышавших бедой – огромной, как небо.
– Ну, придут и придут. И что с того? – непонимающе сдвинула брови Невзора.
– А до тебя не доходит? – прошипела Цветанка, пружинисто подбираясь в судорожной готовности к чему угодно – к удару, к бегству, к схватке. – Ничего хорошего от наших братцев-псов из Нави ждать не приходится! Ты своими ушами слыхала, что ведуньи сказали: грядёт кровопролитие.
– Ладно, поживём – увидим, – буркнула Невзора угрюмо. – А пока, – добавила она, кивая в сторону туч, – мы сможем теперь охотиться не только ночью, но, похоже, и днём.
Благодатный сумрак ласкал глаза, но не приносил покоя в душу. Тревожное ожидание присосалось к сердцу злым червём, а чёрный облачный покров вскоре поглотил остатки света, дотянувшись до самого края земли. День стал серым, как зола, а в чёрном бархате ночного мрака можно было передвигаться только по чутью или по хмари: её текучие плети, окутывая всё вокруг, источали розовато-лиловое сияние. Невзора с Цветанкой охотились по очереди: одна оставалась с детьми, а другая добывала пропитание. Смолко уже кушал мясо, а маленькой Светланке требовался другой прикорм, и Цветанка наловчилась выменивать добытую рыбу, дичь и пушнину у жителей Зайково на крупы, муку и овощи. Сгрузив товар в тележку, она впрягалась в неё и мчалась в деревню; в половине версты от Зайково Цветанка перекидывалась в человека и одевалась, дабы не пугать народ. Для обмена она выбирала пасмурные дни и вечера.
В этот раз она оставила свою тележку в кустах орешника и принюхалась: в осеннем воздухе пахло гарью и бедой. Быстро набросив одёжу, Цветанка осторожными перебежками направилась к деревне – то припадала к земле, то прижималась к дереву. От того, что она увидела в Зайково, её сердце подёрнулось ледяной коркой горя, а внутри него вспыхнуло жгучее ядро ярости…
Чужеземные воины в тёмных доспехах и шлемах в виде чудовищных звериных голов расхаживали по околицам, как хозяева, и их чёрные плащи развевались зловещими крыльями, словно сотканные из тьмы. Безжалостным холодом разрушения дышали их взоры, стальным эхом смерти отдавалась поступь: всё, к чему они прикасались, гибло, обращаясь либо в пепел, либо в лёд…
– Не трогайте мою внучку, отпустите, что вам сделало невинное дитя? – кричал седобородый старик, ползая в грязи у ног вражеских воинов.
Цветанка не успела спасти маленькую девочку: один из этих зверей вспорол ей кинжалом живот, запустил туда окованную сталью ручищу и выдрал ещё тёплые, трепещущие внутренности. Старика он рубанул холодно сверкнувшим мечом и слизнул с губ брызнувшую в лицо кровь; упавшее тело за
Сотканной из вьюги плетью хлестнуло Цветанку бешенство. Клыки воинов говорили о их родстве с оборотнями, но душа воровки отвергала такое братство. Если таковым будет итог её обращения в Марушиного пса, то лучше не жить дальше, лучше погибнуть сейчас в схватке с этими нелюдями – до того, как она превратится в такое же чудовище… Лишь мысль о Светланке, тёплым комочком прильнув к сердцу, удержала Цветанку на корточках за плетнём, откуда она наблюдала за бесчинствами захватчиков. «Жить, жить ради неё», – стучала эта мысль, заставляя тело каменеть от напряжения, а лёгкие – втягивать совсем крошечные, осторожные глоточки воздуха. Цветанка в неприметной тёмно-зелёной свитке слилась с землёй, и воины прошли мимо…
Посреди деревни пылали костры. Пламя пожирало привязанных к столбам людей, и от их мученических криков по жилам Цветанки струилась зимняя стужа. Бабий вой и плач детей плыл над местом казни, покачиваясь на волнах огненного марева, и воровка, обезумевшая от увиденного, давилась горечью дыма с запахом горелой человеческой плоти. Она носилась среди толпы без цели и смысла: взъерошенный зверь внутри неё сошёл с ума. Вдруг её ноги оторвались от земли… Это рука воина схватила её за шиворот, но Цветанка ужом вывернулась из своей свитки и бросилась бежать куда глаза глядят.
– А-а-а… Выродки проклятые! – хлестнул её истошный женский крик.
Трое навиев на краю деревни насиловали молодую бабёнку: двое держали несчастную, а третий развязывал себе штаны. Платок женщины был втоптан в грязь, растрёпанные косы реяли на ветру, а на перекошенном, мокром от слёз лице с растянутым в крике ртом застыло страдание, ужас и мольба. Голос жертвы, сорванный до хрипа, только подзадоривал насильников, и глупо было ждать, что этот исступлённый вопль достигнет их каменных сердец и остановит злодеяние.
– Эй! – окликнула Цветанка.
Воин, собиравшийся первым предаться утехе, обернулся. Нож-засапожник, вылетев из руки воровки, засвистел в воздухе и вонзился точно ему в глазницу, и злодей рухнул наземь, а двое его товарищей оставили женщину и кинулись с обнажёнными мечами на Цветанку. Воровка пожалела, что при ней не было матушкиного ожерелья: как бы ей сейчас пригодился заговор на отвод глаз! Впрочем, она и без того не растерялась – оттолкнувшись от мостика из хмари, она кубарем перелетела через головы противников и чётко приземлилась на ноги у них за спиной. Не теряя времени, воровка набрала в обе руки по сгустку хмари, сжала их до каменной плотности и запустила навиям в затылки. Те, не ожидавшие такой прыти, не успели обернуться – и уже в следующее мгновение лежали лицом в жидкой грязи, с бульканьем и пузырями погружаясь в неё. Цветанка победоносно перепрыгнула через бесчувственные тела и вытащила свой верный нож из раны насильника. Чпок! – насаженное на клинок глазное яблоко выскочило наружу, и воровка-оборотень брезгливо стряхнула его.
Женщина, сотрясаясь от рыданий, даже не убежала прочь – бессмысленно ползала, рвала на себе волосы и стонала сквозь стиснутые зубы.
– Всё, они больше не тронут тебя, – хмыкнула Цветанка. – Беги к своим.
– К кому? – выла та, покачиваясь из стороны в сторону. – Никого у меня не осталось, одна я, одинёшенька-а-а!… Батюшка мой и муж со свёкром в огне сгорели – эти звери проклятущие всех, кто против них бился, спалили! Всех защитников наших, а-а-а!… Матушке моей старенькой голову размозжили! Детушек моих на глазах у меня зарубили – в лёд обратили… Зачем, зачем ты меня спас?! Лучше убей меня, прирежь своим ножиком! Незачем жить мне больше!