Навь и Явь
Шрифт:
Безумный огонь осенней молнией озарил глаза несчастной, и она бросилась к Цветанке.
– Дай, дай мне! – голосила она, пытаясь вырвать у воровки нож. – Дай, я сама себя порешу!
– Обалдела ты? Не вздумай! – рыкнула Цветанка, вынужденная отпихнуть молодую вдову.
Та упала и забилась в крике, до крови вцепившись зубами себе в руку, а воровка стояла над нею, оглушённая засасывающей, ледяной пустотой. Тело ещё гудело от схватки, кровь стучала в висках, а у её ног корчилась женщина, чья спасённая жизнь была не нужна даже ей самой. «Гррр», – рокотало
Она с рёвом бросилась на навиев, оцепивших костры. Клинок лязгнул о клинок, и рука воровки отнялась и повисла после первого же удара, выбитая из плеча: в неё всверливались холодные искорки голубых глаз могучего, широкоплечего воина в богатых доспехах. Туловище его закрывал панцирь, на внешних сторонах бёдер мерцали гибко соединённые чешуйки, а голени были под защитой высоких стальных сапогов. Наколенники и мощные наплечья сверкали россыпями драгоценных камней, а по панцирю змеились завитки золотых узоров. Этот щёголь даже почти не замахнулся, а живот Цветанки словно бык пропорол с разбегу рогом, и настало чёрное удушье.
Сознание вернулось в растянутое между двумя деревьями тело. Боль вгрызалась шипованным ошейником: руки затекли, сдавленные кандалами, а ноги болтались в пустоте. Голубоглазый воин в дорогом вооружении стиснул ей подбородок латной перчаткой и прорычал в лицо:
– Ты – Марушин пёс. Мы пришли из Нави, и у нас с тобой одна богиня. Почему ты не помогаешь? Почему ты против нас?
Цветанка еле различала знакомые слова, произносимые с рокочущим, лязгающим иноземным выговором. По хребту струилась зубастая боль, окаменевшие от напряжения плечи уже не ныли – они омертвели.
– Неважно, кто я, – с трудом выдавились у Цветанки слова, царапая горло. – Вы пришли с войной на мою землю, вы убиваете беззащитных женщин и детей. Вы – изверги. Мне плевать, откуда вы и кому поклоняетесь. Вы – враги. Вот и весь мой вам сказ.
От удара тыльной стороной латной перчатки рот Цветанки наполнился кровью, а голубоглазый навий что-то потребовал на своём языке у сородичей. Ему вручили длинный чёрный кнут, блестевший, как чешуйчатое змеиное тело.
– Мы пришли, чтобы сделать Явь нашим новым домом, – шипел он в глаза Цветанке. – Людей и дочерей Лалады мы хотим истребить, а вас, наших собратьев и единоверцев, пощадить и отдать вам обширные земли для вольного и сытного житья. В этой войне есть выгода и для вас. Вам не придётся больше прятаться по лесам, вы станете хозяевами этой земли наравне с нами! Ты всё ещё считаешь нас врагами?
Кровавый плевок забрызгал его красивое лицо в обрамлении серебристых щитков шлема, выполненных в виде птичьих крыльев.
– Вот тебе мой ответ, – прохрипела Цветанка. – Хоть телом я Марушин пёс, но моё человеческое сердце леденеет от ваших зверств. Никогда вы не будете моими собратьями.
Ледяные искорки в глубине голубых глаз вонзились в Цветанку безжалостно, как клыки упыря.
– Вот как… Что ж! Тот, кто считает нас врагами, сам становится нашим врагом. А с недругами у нас разговор
Удар кнута ядовито обжёг тело Цветанки, но она зажала крик зубами, не дав ему вырваться. За первым ударом последовал второй, третий, четвёртый… Колючие объятия боли смыкались вокруг тела, и Цветанка содрогалась, но не позволяла этому зубастому чудовищу добраться до светлого комочка нежности, благодаря которому она была до сих пор жива. Запоздалое сожаление летело волчьим воем над сумрачной землёй: ради Светланки следовало поберечь себя, не лезть в драку, но… Так уж вышло. Едва она шагнула на стонущую под поступью врага землю, как её закрутило, понесло. «Невзора сумеет позаботиться о ней», – последняя гаснущая мысль подала голос и умолкла в тошнотворной круговерти.
Цветанку тащило с бешеной скоростью по нескончаемому проходу с округлыми, радужно переливающимися стенками. Душа трепетала надутым парусом, раскрываясь навстречу кому-то огромному и прекрасному… Не осталось телесной боли, смятение и отчаяние растаяли призраками в бескрайнем облачном просторе, наполненном мягким светом зари. Цветанка, свободная и беспричинно счастливая, брела по колено в молочно-белом тумане. Облака, подрумяненные дивными, умиротворяющими лучами, возвышались вокруг причудливыми башнями; одно из них рассеялось, явив изумлённому и восхищённому взору воровки синеокую деву. В нескончаемом море её прохладных серебристых волос хотелось блаженно утонуть, а светлые, будто схваченные изморозью ресницы обрамляли задумчивые озёра огромных глаз. На шелковисто-гладком лбу, словно приклеенные, мерцали радужными росинками прозрачные камни, складываясь в цветочный узор.
В этом светлооблачном пространстве каждая мысль тут же исполнялась, и Цветанка очутилась с девой лицом к лицу. Миг – и её губы уже пробовали на вкус малиновую сладость уст сиятельной незнакомки.
«Юная нахалка, – прозвенел, отдаваясь пленительным эхом в голове Цветанки, смеющийся голос. – Ты хоть знаешь, кто я?»
В этом удивительном чертоге с души падали все цепи, радостно таяли запреты, и все желания выпущенными из клетки птицами устремлялись на свободу. Цветанка без смущения делала и говорила то, что распускалось внутри неё ослепительным цветком правды…
«Ты – самая прекрасная женщина, госпожа, – беззастенчиво вырвалось у неё из глубин сердца. – Уж не гневайся: когда я вижу такую красоту, я теряю голову».
«Да, твоё неисправимое женолюбие мне известно, – усмехнулась дева, и её воздушные пальцы с пуховой нежностью скользнули по щеке Цветанки. – Я мечтала создать своих детей такими, как ты – чтобы в них было столь же много любви, сколько в тебе. Любовь у тебя можно брать бесконечно – её в твоём сердце не становится меньше… И это неудивительно: ведь твоя мать – Любовь».
Из облачного тумана пальцы девы выудили янтарное ожерелье, при виде которого сердце Цветанки разорвалось на тысячи мерцающих светлячков и разлетелось по всему миру… Тепло матушкиной улыбки незримо коснулось её невесомым лучиком, погладив по макушке.
«Я должна собрать как можно больше любви во Вселенной, дабы исцелить мой мир, – с безгранично светлой материнской печалью в синих очах молвила дева. – Моей собственной, увы, не хватило… Мне больно от того, что творят мои дети, но я не могу остановить их: я отделила их волю от своей и дала им свободу действий. Ты – совершенный образец того, какими бы я хотела видеть их. Мне жаль, что для тебя я останусь только мачехой…»