Наваждение
Шрифт:
— Понятно.
— Послушайте, Винсент, тут в двух кварталах ресторан «Карамино». Я слышал, там подают лучшие на побережье залива клешни каменного краба. Особенно хороши они с холодной водкой. А мне как раз очень нужно выпить.
29
Нью-Йорк
Капитан Хейворд вошла в помещение для допросов в цокольном этаже полицейского управления, и двое вызванных по делу свидетелей вскочили. Вскочил и сержант из отдела убийств. Хейворд нахмурилась.
— Так,
Капитан прошла в кабинет из тех, что получше: в таких беседуют с доброжелательно настроенными свидетелями, а не разбираются с упрямыми подозреваемыми. Тут стояли кофейный столик, письменный стол и пара стульев. Инженер звуко- и видеозаписи был на месте и кивнул ей, показывая большой палец.
— Спасибо, что все так быстро организовали — сказала Хейворд.
На Новый год она дала себе зарок обуздать свой нрав с теми, кто ниже ее по служебной лестнице, а с теми, кто выше — не церемониться. «С подчиненными — помягче, с начальством — построже» — вот отныне ее девиз.
Хейворд выглянула из кабинета.
— Пригласите, пожалуйста, первого.
Сержант ввел первого свидетеля. Тот все еще был в форме. Хейворд усадила его.
— Я знаю, что вас уже опрашивали, но, надеюсь, вы не против поговорить еще раз. Постараюсь побыстрее. Кофе, чаю?
— Нет, спасибо, капитан, — ответил моряк.
— Вы — начальник службы безопасности судна?
— Да.
Начальник службы безопасности, добродушный пожилой джентльмен с шапкой седых волос, говорил с приятным британским акцентом. Он выглядел как отставной полицейский инспектор из какого-нибудь английского городка. «А скорее всего, — подумала Хейворд, — он и есть отставной инспектор».
— Итак, что произошло? — Лора предпочитала начинать с самых общих вопросов.
— Все началось вскоре после отплытия. Мне доложили, что одна из пассажирок, Констанс Грин, странно себя ведет.
— Как понять — странно?
— Она взяла на борт своего ребенка, трехмесячного младенца. Это уже необычно — я и не припомню, чтобы пассажиры брали в плавание таких малышей. Тем более — одна мать, без отца. И как только она оказалась на борту, какая-то общительная пассажирка захотела взглянуть на младенца и, наверное, наклонилась к нему слишком близко, а мисс Грин ей пригрозила.
— И как вы поступили?
— Я побеседовал с мисс Грин в ее каюте и пришел к выводу, что она лишь чересчур осторожная мать. Такое иногда случается, и никакой реальной угрозы не было. Женщина, которая пожаловалась, по-видимому, просто назойливая старая дама.
— И как она вам показалась? Мисс Грин, в смысле.
— Спокойная, собранная, держалась весьма официально.
— А ребенок?
— Находился там же, в
— А потом?
— Мисс Грин не выходила из каюты три или четыре дня. Оставшуюся часть пути ее видели часто. Ни о каких других происшествиях я не знаю, но на иммиграционном контроле она не смогла показать ребенка. Младенец, понимаете ли, был вписан в ее паспорт — обычная процедура, если ребенок родился за границей.
— Она показалась вам нормальной?
— Абсолютно нормальной, во всяком случае, во время единственного нашего с ней разговора. И необычно сдержанная для такой молодой девушки.
Следующим свидетелем был казначей, который подтвердил показания начальника службы безопасности: пассажирка взошла на борт с ребенком, никого к нему не подпускала и несколько дней просидела в каюте. Затем, в середине плавания, стала обедать в ресторане и прогуливаться по кораблю без ребенка. Все думали, что у нее либо есть няня, либо она воспользовалась помощью корабельного бюро услуг. Держалась она особняком, ни с кем не разговаривала, любые попытки общения пресекала.
— Я думал, — сказал казначей, — она из тех богатых чудаков, у которых полно денег, и они ведут себя, каким вздумается, и никто им слова не скажет. И еще… — Он замялся.
— Говорите.
— К концу плавания мне показалось, что она не совсем нормальная.
У двери в камеру Хейворд помедлила. Констанс Грин она никогда не видела, но много слышала о ней от Винни. Он всегда говорил о ней как о человеке старше себя, но, когда дверь открылась, Лора, к своему удивлению, увидела молодую девушку не старше двадцати двух или двадцати трех лет с элегантной, хоть и старомодной, короткой стрижкой. Констанс, выпрямившись, сидела на откидной койке в том же платье, в котором была на корабле.
— Можно войти?
Констанс Грин посмотрела на Хейворд. Капитан гордилась умением читать по глазам, но эти глаза были непроницаемы.
— Прошу вас.
Хейворд присела на единственный стул в камере. Неужели вот эта женщина выбросила в океан собственного ребенка?
— Я — капитан Хейворд.
— Весьма рада нашему знакомству, капитан.
Столь старомодно-вежливое приветствие в подобных условиях заставило Лору содрогнуться.
— Я — друг лейтенанта д’Агосты, с которым вы знакомы, и еще мне приходилось работать с вашим… дядей, особым агентом Пендергастом.
Констанс педантично поправила:
— Он мне не дядя. Алоиз — мой официальный опекун. Мы не состоим в родстве.
— Понятно. У вас есть семья?
— Нет, — последовал резкий ответ. — Давно нет никого.
— Простите. Во-первых — не поможете ли мне выяснить кое-какие детали? Нам не удалось найти никаких ваших данных. Вы, случайно, не помните вашего номера по системе социального страхования?
— У меня нет номера.
— Где вы родились?
— Здесь, в Нью-Йорке. На Уотер-стрит.