Наваждение
Шрифт:
Кэтрин беспокоило, как неуклюже орудовала иголкой Филлис. Завтра надо будет вызвать портного и пересмотреть весь гардероб, чтобы убедиться, что все остальные платья не подвергались ее вмешательству. Или вообще заказать себе новые наряды. Конечно, это влетит в изрядную сумму. Но она как-нибудь это переживет. Однако сегодня уже ничего нельзя поделать.
Она чувствовала нарастающее беспокойство и уже пожалела, что проявила такое упрямство. Ведь она будет представлена высшему свету Нового Орлеана, и поэтому особенно необходимо смотреться безукоризненно. «Это ваша вина, Финн Керриган, – подумала
– Я прилично одета? – спросила она, задумчиво поглядев на Элизу.
– Не знай я тебя лучше, я бы подумала, что ты напрашиваешься на комплимент, – поддразнила ее Элиза, вертясь перед зеркалом. – Где ты купила такое платье? Эти пышные складки на спине и плотно прилегающий лиф… Они не вышли из моды? – Сама она, как всегда, смотрелась блистательно. Казалось, что бы она ни надела – все превратится в роскошный туалет.
– Оно куплено в Лондоне. Надеюсь, в нем можно пойти обедать к Антуану?
– Безусловно. Как раз не слишком официально.
Элиза продолжала любоваться собою, ее алебастровая кожа лоснилась в лучах газовой лампы, а красоту обнаженных плеч и глубоко декольтированной груди подчеркивало квадратной формы ожерелье. Спускаясь до самых оборок на платье, оно создавало как бы драгоценную раму, в которую было оправлено прекрасное лицо и нежная шея. Черная бархотка с камеей на шее довершали наряд.
– Ты уверена? – Кэтрин нервически поправила локоны. Филлис любила возиться с гребенкой и щеткой, воображая себя заправской парикмахершей, но, безусловно, лучше всего было бы обратиться к услугам мастера-профессионала, и чем скорее, тем лучше.
– У Антуана все не так чопорно, как в большинстве подобных заведений в Англии. – Элиза повертела головкой, любуясь блеском сережек. – Здесь это мало кого волнует. Главное – хорошая кухня. Все остальное не имеет значения.
– А что, кухня действительно хороша?
– Превосходна! – Элиза закатила глаза и звучно поцеловала кончики пальцев. – Когда ешь их салат из крабов, можно подумать, что ты умер и вознесся прямо в рай. Ты ведь любишь морские продукты? Кстати, если тебя беспокоит прическа, могу порекомендовать превосходного мастера. Он просто кудесник. Тебе он понравится. Он такой забавный и всегда в курсе последних сплетен.
– Могу я отправиться к нему завтра?
– Тебе не полагается делать подобных вещей, дитя мое! Он сам явится к тебе. Его зовут Поль Сорель.
Они находились в хозяйской спальне. Отныне она принадлежала Кэтрин и была заново отделана синим и зеленым, больше подходящими для дамы цветами. Находившаяся здесь мебель была выполнена в подражание стилю времен Людовика Шестнадцатого: туалетный столик с трельяжем, легкие гнутые стулья и изящная кушетка, обитая голубым шелком, а в центре стены – камин, отделанный розовым мрамором. Кипарисовый паркет сиял под свежим слоем воска, поверх него красовались китайские шелковые коврики. Повсюду ощущался свежий аромат лимонов – свидетельство усердного труда девушек-горничных.
Однако главное внимание привлекала кровать. Ее сборчатый полог поддерживали кленовые витые колонны, ножки и изголовье из красного дерева
– Тебе нравится эта кровать? – спросила Элиза. – Заниматься любовью под этим серебристым покровом – все равно что делать это под открытым небом, сияющим звездами. – Она хихикнула и провела руками по плечам. – Ух, у меня при одной мысли об этом мурашки бегут по коже!
– Я ничего не знаю о том, как занимаются любовью. – Чувствуя, что краснеет, кратко отвечала Кэтрин, накинула на плечи шаль и вышла на балкон.
Оказалось, что ей не было нужды прикрывать плечи – ночь почти не принесла облегчения после дневной жары. Неподвижный сад заливали потоки лунного света. Тени от высоких деревьев казались загадочными, а воздух звенел от стрекота цикад: этот монотонный звук вскоре стал для Кэтрин привычным, она перестала обращать на него внимание. «Мой сад, мои лошади, мои предприятия, – то и дело твердила она про себя этот урок, опираясь руками на балюстраду. – Все здесь мое – и даже цикады». И она улыбнулась, представив себе эти крохотные создания, нечто среднее между сверчком и кузнечиком.
С нижнего балкона доносились хорошо поставленный звучный голос Седрика и отвечавших ему полковника и Уоррена: они тоже вышли на свежий воздух.
Аромат от их сигар смешивался с благоуханием цветущего жасмина. Кэтрин не могла разобрать слов в беседе, иногда прерывавшейся взрывами хохота и звоном бокалов.
На ее плечо легла чья-то рука. Сзади подошла Элиза.
– Прислушайся к ним! О Боже, как часто ребенком я стояла на верхней галерее такого же большого дома, следила за гостями, вслушивалась в их смех и вдыхала сигаретный дым. А потом раздавалась музыка – такая чудная, – музыка для танцев, и Мамми говорила: «А теперь спать, мисс Элиза, придет время, и вы будете там, внизу, танцевать со своим красавчиком». Но этого так и не случилось…
В ее голосе прозвучали боль и тоска по чему-то давно утраченному, и Кэтрин не смогла остаться равнодушной.
– Разве Рауль не был когда-то твоим красавчиком? – мягко спросила она.
На губах Элизы промелькнула грустная улыбка. Она машинально теребила лепестки магнолии, росшей перед балконом. Цветы казались неживыми, вылепленными из воска и словно застывшими во времени.
– Это было совсем иначе, – прошептала она. – Рауль оказался грубой реальностью, а не воплощением грез. В прежние времена жизнь была не такой суетливой и жестокой. Воспоминания о прошлом – словно живая картина: безупречные манеры, все и вся на своих местах, и все происходит по правилам. Вы знали, кто вы есть.
– И часть из вас вела рабское существование, – непримиримо напомнила Кэтрин. Она читала, как жили негры, она слушала рассуждения отца, вечного борца за свободу, горячо обсуждавшего эти темы в кругу друзей, и позже много думала над тем, как будет чувствовать себя в обществе людей, которые способны распоряжаться людскими жизнями и занимались работорговлей.
– Чтобы понять это, тебе надо было бы родиться на Юге, – отвечала Элиза.
– Но ведь и ты – не креолка. Я полагала, что вы происходите из янки.