Навстречу бездне
Шрифт:
"И слава прах - да, прах,
И власть прах - да, прах,
И богатство прах - да, прах
Не прах лишь Светлый, щедрый,
Всемогущий и бессмертный
Разум Человека"...
Знал эту заповедь и верил в нее. И всю жизнь мечтал о всенародном празднике в этом храме, когда на поклонение Великому Богу придут тысячи тысяч людей. Он передал эту мечту своему сыну, отцу старика. Умирая, он тихо и безутешно плакал. не потому, что ему страшно было уходить из этой жизни ведь ему предстояли еще тысячи лет жизни, тысячи воплощений в муравья или полководца, корову или банкира, графа или политика. Чего же страшиться перейти из жалкой временной каморки в сияющий дворец бессмертия? Нет,горевал он лишь потому, что в землю вместе с прахом его уйдет и его несбывшаяся мечта...
В сопровождении двух младших жрецов, которых старик пригласил из главного храма ближайшего города, он начал, наконец, обряд приношения. Он стоял в главном зале - обиталище Бога Начала Начал, рядом с его двенадцатиметровым каменным изваянием. В колеблющемся пламени установленных под куполом светильников возникали фантастические тени, то вытягиваясь во весь пол, то прыгая по стенам...
Люди несли в бамбуковых корзиночках, на тарелках, а то и просто в руках кокосовые орехи, бананы, лепестки роз, листья бетеля, пепел сожженного буйволиного кизяка. Старик на мгновение прикладывал пепел к одной из шести ног или к одной из шести рук изваяния, затем проводил им полосы на лице, руках, груди верующих. Взяв кокос, он передавал его одному из младших жрецов и тот острым, сильно изогнутым ножом одним взмахом рассекал орех пополам. Старик клал приношения к ногам изваяния.
Закрыв глаза, мерно покачиваясь то вправо, то влево, высоко воздев руки, он получитал-полупел молитвы на древнеиндийском языке. Вряд ли нашлось хотя бы полдюжины среди всех, побывавших в ту ночь в храме, кто понимал смысл молитв. Но разве не в силу именно этого - таинственного, непознаваемого, высшего и всемогущего, возникшего в древние времена, - не остывал в веках пыл молитв, возносимых в величественном ли Соборе Святого Петра в Риме или в жалкой молельне нищей деревеньки где-нибудь на Борнео или в джунглях Бразилии?
Старик брал в руки лепестки роз и сыпал на головы, на плечи склонявшихся перед ним людей. Часа в четыре утра, отслужив в зале жены Бога Начала Начал, в зале его старшего сына, среднего сына, младшего сына и единственной дочери, и вновь вернувшись в главный зал, старик уступил свое место младшему жрецу, а сам отправился посмотреть, готова ли Джайна к священному танцу. Первый удар барабанов должен раздаться как раз в ту минуту, когда первый луч восходящего солнца коснется купола главной башни храма.
Джайна сидела на новых циновках в одной из подсобных комнат храма в окружении десятка женщин. густо насурмленные брови и ресницы, нарумяненные щеки, напудренный нос сделали ее сразу старше лет на десять. Ей дали выпить чашку холодного настоя - опиум, смешанный с сушеными травами. Настой был густой, темный, терпкий. Через минуту он парализовал ноги и руки Джайны. Женщины начали массировать ее тело. Эти полчаса, пока ее гладили, шлепали, выгибали, выкручивали, она почти ничего не чувствовала, хотя голова оставалась светлой, мысли ясными.
"Скоро, очень скоро выйду я в центр главного зала, и тысячи людей замрут, глядя на меня, - думала она.
– Пусть будет так, что среди них окажется принц - молодой и прекрасный. Он приедет из далекого царства, чтобы посмотреть, как я танцую. И полюбит меня. И увезет с собой. На убранном по-царски белом слоне"...
Закончился массаж и вместе сним действие наркотика на тело, но он начал действовать на мозг. Она видела теперь все в какой-то мутной пелене, потом исчезли окружавшие ее люди и предметы. перед глазами бешено крутился огненный вихрь. И вся она переполнилась одним желанием - раствориться в этом вихре, слиться с ним в радостном смерче движения...
– Бум, бум! Бум, бум!
– эхо мерных ударов в большие храмовые барабаны рванулось под купол. не найдя там выхода, обрушилось громом вниз.
Толпа наиболее именитых верующих, уплативших немалые деньги за лучшие места в храме (В тайнике, в каменной шкатулке старика уже покоились в аккуратных стопках сто тысяч рупий) охнула, подалась вперед, отхлынула и замерла. В зале появилась Джайна.
Старик, стоявший вместе с младшими жрецами впереди всех, сначала не узнал дочь. И, не узнав, обрадовался.
"Она воистину прекрасна, - думал он, напевая слова молитвы в такт барабанам, в такт начавшемуся танцу.
– Она и впрямь не похожа на дочь нищего жреца. Эти камни, браслеты, золото! Надменное лицо всесильной владычицы! Движения, полные... Но что это? Что она делает?"
Вместо танца сладострастия Джайна исполняла танец целомудрия. Испуганный взгляд, как если бы из-за плеча матери назад, спряталась. Мать впервые вывела дочь на люди. Боязно и любопытно. Как обычно у женщины, любопытство побеждает боязнь. Девушка смотрит на мир доверчивыми глазами ребенка: все добры, все счастливы, все братья и сестры. Повстречался ей юноша, другой, третий. Все не то - не единственный. А ей не к спеху порхает, кружится,смеется - юность! На секунду она замирает - ей кажется, сердце подсказывает: "Он!" Он ли? Они вдвоем. Одни! На заросшем цветами лугу. Вот он тянется к ней губами. Она отталкивает его, убегает, хохочет. Ей нравится эта невинная игра. Ритм барабанов учащается, переходит в почти непрерывную дробь. Она бежит, быстрее, еще быстрее. Он нагоняет ее. Но в глазах, движениях - ни тени страха. И, действительно, догнав девушку, юноша смотрит на нее в смущении, не смеет прикоснуться. "Видели? Видели!
– ликует девушка. Как хорошо жить в этом прекрасном мире! нет ни зла, ни горя, ни зависти, ни предательства".
Танец целомудрия...
Толпа с каждым движением девушки возбуждалась все больше и больше. Люди не знали этого танца, толковали его по-своему. Видели в нем не то, что в нем было, а то, что они хотели, что жаждали увидеть. Толпа пришла в экстатическое движение. Пение молитвы превратилось в бессвязный гул. Стоны и причитания слышались со всех сторон...
В начале танца старик был ошеломлен. Он бросил взгляд на одного младшего жреца, на другого. Лица их были бесстрастны. Старик стал исподволь наблюдать за людьми, заполнившими храм. Он хорошо знал танец целомудрия. И тем сильнее был потрясен невежеством толпы.
"О боги!" - мысленно восклицал он, и старческие слезы, слезы бессилия, огорчения и стыда за всех этих людей текли по его щекам.
– Видно, правда, пришло время обрушить вашу святую кару на этих скотов, готовых в угоду своей похоти сожрать друг друга, как дикие звери в джунглях! не нужны мне их деньги, самый вид этих людей мне тяжек"...
Он забыл, что сам хотел довести их до экстаза, что дочь поступила вопреки его воле. Он помнил лишь одно: танец целомудрия, почитавшегося богами Индии как высшая святыня, вызвал у этих людей животные инстинкты. И старик считал это худшим из всех возможных святотатств. И он запел одну из самых почитаемых в Индии молитв о всеприсутствии Бога Начала Начал и о всепочитании его. Сначала никто не слушал старика. Но вот его поддержали два младших жреца, затем некоторые из молящихся. И вот уже почти все, стоя на коленях, отрезвев, очнувшись от охватившего их было безумия, пели молитву, повернувшись лицом к изваянию.