Найденная
Шрифт:
Нужно теперь сказать, как случилось, что Маруся и Митя вздумали отправиться за границу в обществе своего дядюшки.
Яков Николаевич Колобов был суровый и необщительный человек. Был он очень хорошим бухгалтером, знал языки и служил в банке, пайщиком которого состоял.
Маруся и Митя были дети его сестры, вышедшей замуж за бедного музыканта, который вскоре после рождения Мити умер от чахотки. Вдова с детьми жила впроголодь, получая иногда от брата скудную поддержку, а главным образом промышляя шитьем белья.
Брат не мог простить ей, что она вышла
— Разве музыка — это приличное занятие? Трень-трень-трень... Все музыканты спокон века под заборами умирали. А теперь ты и мне обуза и детей воспитать не можешь.
Впрочем сестра недолго обременяла своего брата. Она умерла от брюшного тифа в больнице.
Маруся продолжала работу матери — шила белье. Но после Февральской революции заказы стали очень редки, а цены росли.
Дядюшка разворчался окончательно и почти перестал помогать племянникам, хотя дела банка шли очень хорошо.
Общая неразбериха была на руку банкирам. Вздувая цены, они откладывали себе солидные проценты. Но так продолжалось только до октября.
В октябре все частные банки были национализированы, а их владельцы постарались возможно скорее перебраться за границу, захватив все, что было возможно.
— Годочек переждем, а потом вернемся, — рассуждали они.
Яков Николаевич сразу возненавидел большевиков.
— Негодяи, — говорил, — грабители... Украли у меня весь капитал...
У него впрочем было кое-что на руках — несколько тысяч долларов, и с этими деньгами он решил ехать за границу.
— И вас с собою возьму, не желаю, чтобы ты с большевиками оставалась. Еще замуж выйдешь за подлого грабителя.
Маруся была тогда сбита с толку всеми событиями. Поездка за границу казалась ей заманчивой: хотелось увидать те страны, о которых столько читала она в книжках. А Митю приводила в восторг уже одна мысль так долго ехать в поезде, да еще на пароходе. Впрочем, его и не спросили. Ему тогда было всего восемь лет.
Отъезд состоялся в самое тревожное время. Гражданская война была в разгаре. На станции Белгород, во время пересадки из вагона в вагон началась паника. Возле вокзала вдруг загремели выстрелы. Дело было ночью. Пассажиры бросились кто куда. Толпа оттеснила Марусю. Она слышала, как Митя плакал и звал ее. Но затем поезд тронулся. С тех пор она никогда уже не видела своего брата и не имела о нем никаких сведений. Были слухи, что поезд, на котором они ехали, потерпел крушение, и многие пассажиры погибли. Но проверить эти слухи не удалось. Тогда были испорчены все телефоны и телеграфы; даже о приходе неприятеля давали знать, зажигая на курганах костры.
Ночью сигналом служил огонь, а днем — дым. Этим способом пользовались лет шестьсот тому назад наши предки, оповещая о нашествии татарских орд. В двадцатом веке пришлось прибегать к этому старому способу.
Маруся все время вспоминала брата. В ее воображении он все еще оставался восьмилетним мальчуганом, хотя на самом деле ему должно было бы теперь исполниться пятнадцать лет. Впрочем Маруся была уверена, что он погиб.
Вернувшись из кино, Маруся уложила Олю, которая давно клевала носом, а сама подала ужин. За ужином они толковали о недавних страшных событиях.
Затащили к себе и Андрея Петровича.
— Н-да, — говорил он, поливая пельмени уксусом, — были передряги. Помните, как меня бандит этот Горелов допрашивал. Раздул головешку и в морду мне тычет, а сзади стена и податься некуда. Допытывал, где красные.
— А помните, как у нас в саду зарытый пулемет искали? Ведь чуть дом со злости не сожгли, а никакого пулемета и в помине не было.
— А как свинью у Поваленок белые ручной гранатой взорвали. Ведь вот подлость, из озорства просто.
— А сколько народу тогда погибло в дороге. Тогда нужно было по местам сидеть. У наших одних хуторян мальчишка вздумал в Кременчуг к деду пробраться. Ну, его по дороге и прикокошили. Мол, разнюхивает, что и как... Шпион.
Носов слегка подмигнул Андрею Петровичу. Некстати, мол, завел про это речь. И действительно, Маруся как-то грустно вдруг поникла головою.
— Ну, не все гибли, конечно, — стал изворачиваться Андрей Петрович, — бывали случаи, что и ничего... Раз на раз не приходится... Многие и выбрались. Слыхали, от Ивана Сурова письмо из Парижа было? С голоду помирает. Жить вовсе не на что и работы нет...
— Ну, что толковать, — сказал Носов, — мало ли горя на свете.
— Верно.
А в этот самый час в убогой мансарде сидел Митя и грыз сухую корку, глядя на расхаживающего по комнате художника.
Шум столицы доносился сюда, подобно рокоту моря.
— Митя, — Крикнул вдруг художник, — посмотри-ка под матрацом, нет ли там вязаного шарфа. Его можно продать ...
— Да ведь вы ж его отдали зеленщику в счет долга.
— Да... да... Гм.
Художник перестал ходить, сел на кровать и задумался.
— Ну, — сказал Андрей Петрович, — мне пора до дому, спокойной ночи.
Маруся и Дмитрий Иванович проводили его до калитки.
Небо было безоблачно, звезды сверкали, а из-за прямых тополей выходила медно-красная луна.
Над рекою пел стройный хор, а ему как аккомпанемент отвечал собачий лай со всех дворов Алексеевска.
— Счастливого пути!
— Покойной ночи!
Андрей Петрович пошел, и его тень скоро исчезла за изгородями.
— Надо спать, — сказал художник, — гениальные идеи приходят только во сне.
Митя не мог удержаться от улыбки. Уж очень забавен был этот милый художник.
Все-таки вдвоем было легче.
Они заснули.
VIII. ЛЮБЯЩИЙ БРАТ
Сообщение, напечатанное в «Парижском эхо», произвело большую сенсацию в Париже. Французские буржуа очень падки на подобные чувствительные и романтические истории. Интерес к фильме «Красный витязь» превзошел всякие ожидания. Люди ломились, чтобы посмотреть картину, и «Геракл» начал давать огромную прибыль.