Найденная
Шрифт:
IX. ХУДОЖНИК АРМАН ЗАРАБАТЫВАЕТ ДЕНЬГИ
В том доме, куда переехал художник с Митей, жил Шарль Губо, хозяин зеленной лавочки. Дела у него шли очень недурно, и это, несомненно, благотворно отражалось на его наружности. У господина Губо было очень толстое круглое и добродушное лицо. На голове у него сияла лысина. Сам он был маленький и толстый. Когда на лестнице он сталкивался с тощим, лохматым и высоким художником — казалось, что арбуз накатился на подсолнечник.
Шарль Губо всем интересовался. Однажды он
— Ну, что вы все какую дрянь рисуете, господин Арман, — говорил он. — Ну, глядите: нарисовал трубу и возле нее кошку. Стоило ее, подлую, рисовать. По ночам мяукает, спать не дает. А это... Мать пресвятая... и не поймешь: не то человек, не то зверь какой-то... Или это фантазия. Тогда так и напишите — фантазия... Конечно, за такие картины вам никто денег платить не станет. Нарисовали бы что-нибудь приличное: ну, министра какого-нибудь с орденом или военного генерала. Нарисовали бы мой портрет, я бы вам за это кредит открыл в лавке... Хоть бы зеленью подкормились... А то вон малый хуже лимона. Сын он вам, что ли?
Художник в таких случаях делал вид, что спит, и из презрения к господину Губо громко храпел.
Митя, несмотря на мучивший его постоянно голод, смеялся в кулак, глядя на эту комическую пару.
Шарль Губо уходил, покачав головою и неодобрительно отозвавшись о современных художниках вообще.
Митя старался найти себе работу, но это оказалось очень трудно, а между тем положение их становилось все тяжелее.
Однажды утром художник вдруг треснул кулаком по столу, затем взял палитру и краски и принялся энергично за работу.
— Ага, — бормотал он, размахивая кистью, — ты хочешь видеть свою толстую морду увековеченной — получай... Но знай, что я творю сейчас без капельки вдохновения, исключительно ради денег. Кто посмеет сказать, что твое рыло меня вдохновило, тому я отрежу уши вон тою бритвою... Слышишь, Митя, мой мальчик. Смотри на меня и знай, Пьер Арман продает свою кисть, но не сердце... ибо сердце художника нельзя купить за все сокровища Калифорнии... Так-то.
Между тем на холсте постепенно обозначалась физиономия Шарля Губо. Митя даже рот разинул от удивления. Уж очень быстро и ловко писал художник. Вот залоснилась тугонатянутая кожа на толстой щеке, вот засверкали заплывшие жирные глазки. Закруглилась лысина. Раз. Белый мазок и плешь засияла, как электрический фонарь на Итальянском бульваре. Сходство было просто замечательное.
— Получай нос, получай губы, — бормотал художник, — получай свою мерзкую бородавку, получай свои три подбородка. Хочешь четыре. Могу прибавить. Пьер Арман щедр в этих делах. О! когда-нибудь, когда имя Армана будет столь же знаменито, как имя Рафаэля или Пикассо, весь мир будет издеваться над твоей рожей. Но ты этого хотел, мой милый. Получай свои ослиные уши.
Шарль Губо смотрел из холста как живой.
Митя, затаив дыхание, следил за работой художника. Так вот как пишутся картины. До сих пор Арман ни разу еще при нем не брал в руки кисти.
Как ни кричал художник, что он работает сейчас только ради денег, а между тем волосы слиплись у него на лбу, глаза сверкали, а ноздри раздувались как у тигра, чуявшего добычу. Начав писать для денег, он, сам того не замечая, увлекся работой и теперь предавался ей уже с упоением артиста.
Шарль Губо, шутивший в это время в своей лавчонке с кухарками и поварами, наверное не подозревал, что пятью этажами выше, под раскаленной крышей, постепенно вырастал на холсте его двойник.
Уже солнце клонилось к западу, уже крыши стали оранжевыми, а небо бирюзовым, а художник все еще искал каких-то новых и новых черточек, дополнявших сходство.
— Готово, — сказал он, наконец, швырнув палитру.
И, отойдя от мольберта, закурил трубку.
Митя с восторгом посмотрел на него.
— Как это вы научились так... — начал он и осекся.
— Ерунда. Разве это искусство?! Вот искусство. — И он вытащил из-за кровати какую-то перекошенную женскую голову. — Это мой стиль, а это — «гони монету».
И, говоря так, он, очевидно, лгал. Что поделаешь с этими художниками! Чудной народ!
Вечером Арман взял портрет и понес его Шарлю Губо. Митя остался его ждать.
Однако через некоторое время любопытство сильно его разобрало, и он пошел к двери комнаты, где жил Губо. Из-за этой двери раздавались громкие крики. Арман рычал, проклинал и изливал из уст целый поток страшных ругательств.
Митя заглянул в замочную скважину и увидал следующее странное зрелище.
Шарль Губо с вытаращенными глазами сидел в кресле, с ужасом глядя на художника. Рядом, на стуле, стоял как две капли воды похожий портрет. А художник расхаживал взад и вперед по комнате и, потрясая какой-то книжонкой, вопил:
— Будет время — и весь мир взлетит на воздух, т.-е. не весь мир, разумеется, а вы — капиталисты. Вы полетите турманами, и мальчишки, хохоча, будут показывать на вас пальцами. О, шакалы, с тугонабитыми кошельками. О, акулы, обалдевшие от денег и крови... О... о... о... Рука торжествующего пролетариата сотрет вас с лица земли и никаких следов не останется от вас на земном шаре... А это разве не след, этот портрет буржуя Шарля Губо? К чорту его!
Митя даже ахнул от жалости.
Художник своим длинным пальцем проткнул портрет. Сочный, как помидор, нос господина Губо сразу превратился в жалкую дыру. Не удовлетворившись этим, художник погрозил портрету кулаком и так стремительно бросился из комнаты, что Митя не успел отскочить, и получил здоровенный синяк на лбу.
— Смотри, что они делают, эти буржуи, — кричал Арман, тыча Мите в нос книжонку, — читай...
— Да пойдемте к себе в комнату.
— Нет, читай тут же...
— Да я ничего не вижу. Темно.