Найденная
Шрифт:
VII. ГОРОД АЛЕКСЕЕВСК
Алексеевский базар по утрам представлял из себя очень живописное зрелище. В особенности красивы были светло-желтые горшки, сверкавшие на жарком украинском солнце.
— Ось леденцы, кому леденцы?
— Ось бублики!
— Тiкай, тiкай, хлопче! Хiбa можно лапой в товар тыкать?
Сивые волы лениво пережевывали жвачку. Пахло сеном, навозом, зелеными садами, которые окружали базарную площадь.
Старик нищий-слепой играл на бандуре
— Здравствуйте, Марья Петровна, ну, как дочка ваша?
— Да ничего, поправляется. Теперь, знаете, абрикосы. Ну, и накушалась не в меру.
— Ну еще бы. С малышами летом горе. Абрикосы, вишни, а скоро груши пойдут, яблоки, дыни, кавуны.
— Яблоки-то полезные фрукты.
— Ну, коли десяток съесть, польза вряд ли большая получится.
— А вы слышали, к нам кино приезжает. Ту самую будут картину показывать, которую, помните, весною снимали.
— Да что вы? Вот интересно. А как называется?
— «Красный витязь».
— Надо пойти посмотреть. Небось, и мы там все вышли.
— Ну, как же... базар-то, помните, снимали.
Такой разговор происходил между двумя женщинами, пришедшими на базар за обычными утренними покупками.
Одна из этих женщин — та, которую звали Марьей Петровной — была еще довольно молода, другая была постарше. Они еще некоторое время бродили по базару, прицениваясь к суровому холсту, привезенному для продажи хуторянами.
Марья Петровна, наконец, купила все, что ей было нужно, и отправилась домой.
Городок был маленький, с немощеными улицами и кирпичными тротуарами, обсаженными белыми акациями. Акации эти защищали пешеходов от жгучего июльского солнца. Во всех домах на солнечной стороне были наглухо закрыты ставни. В садах наливались подсолнухи. Свинья с поросятами развалилась на самой середине улицы.
Марья Петровна прошла две или три улицы и вошла в калитку небольшого садика, в глубине которого стоял белый одноэтажный домик.
На заборе была вывеска с изображением тигра, держащего сапог, и надпись: «Сапожник Носов».
В домике было почти совсем темно: ставни были затворены.
— Это ты, мама? — послышался детский голос. — А папа башмаки понес Авербаху.
— Ладно. А мы пока будем обед варить. Ступай-ка, картошку почисти.
Дмитрий Иванович Носов скоро вернулся.
Это был высокий человек лет тридцати с загорелым лицом и веселыми глазами.
— Ну, — сказал он, — заплатил мне Авербах и еще долг отдал. Стало-быть, мы теперь при деньгах. А оно и кстати...
Он принял таинственный вид.
— Угадайте, кто к нам в Алексеевск пожаловал?
— Кто? Кто? Папочка, скажи.
— Знаю, знаю, — засмеялась Марья Петровна, — кино... Красный — как его — витязь. На базаре говорили.
— Эх, бабье. Все-то они на базаре пронюхают...
— Говорят, нас там показывать будут.
— В том-то и дело. Ведь съемку-то здесь производили. Я помню, что смеху было. Идем мы с Андреем Петровичем с хутора, вдруг — батюшки светы! Всадники скачут, нагайками размахивают, мы, ни живы, ни мертвы, в канаву — и сидим. Андрей Петрович говорит: «ну, брат, беда — бандиты. Уж не Махно ли опять пошел по степи разгуливать». Проскакали всадники... Мы было вылезли, а на нас прямо автомобиль, и штыки из него торчат... Мы опять в канаву. А с автомобиля нам кричат: «Вылезайте, чего струсили, это — съемка для кино». Фу, ты, чорт возьми.
— А на базаре что было. Сначала, как аппарат наставили, тоже все перепугались. Кричат: «пулемет!» Насилу баб наших убедили. Интересно.
— А меня возьмете? — спросила Оля, с жадным любопытством слушавшая разговор.
— Туда не пускают таких, которые фруктами объедаются.
— Я больше не буду...
— Знаем, как это не будешь. А губы в чем?
— Одну вишенку попробовала...
— Ну, вот и сиди, значит, дома.
Оля начала всхлипывать.
— Ну, ладно, не хнычь только, возьмем, — сказала мать.
Но в это время в дверь постучались.
— Можно, что ли? — спросил густой бас.
— А, Андрей Петрович! Здорово.
— Фу, жарища, прямо нету возможности, особливо при моей комплекции...
— На этот стул не садись, не выдержит.
— Я вот лучше на подоконнике. Жена и то дразнит, что для меня нужно железную мебель делать. Слыхали?
— Слыхали.
— Пойдете?
— Непременно.
— Ведь это то самое, из-за чего мы тогда в канаве сидели.
— Ну, да же, вот я только-что Марусе рассказывал.
— С завтрашнего дня начинается.
Алексеевск — маленький городок, и там все отлично знают друг друга. Каждая новость мигом облетает весь город.
Забежит ли к кому на двор бешеная собака, поймают ли мальчишек, собравшихся ночью «потрусить» абрикосовые деревья, укусит ли кого тарантул — сразу все об этом узнают и долго обсуждают происшествие.
А что было, когда агроном Бельчук поставил у себя радио. Весь город перебывал у него, слушая харьковские концерты и речи.
В Алексеевске был и театр, скорее похожий на большой сарай, окруженный садом. В саду этом по вечерам играл оркестр музыки, а за столиками можно было пить чай и прохладительные напитки. Был кегельбан, из которого доносилось глухое громыханье катаемых шаров и сухой стук падающих кегель.
Спектакли устраивались редко, и обычно каждая пьеса шла всегда один раз. На второй спектакль уже ходить было некому.
Теперь на воротах сада красовалась громадная афиша: