Найденыш
Шрифт:
Наемники ощутили дурноту, когда закинув Шестерню на плечо, словно куль с овощами, помощник тюремщика направился вглубь зала, где угрюмо топорщились ржавыми крючьями жуткие приспособления, лишь одним своим видом, нагоняющие оторопь.
Заскрипели кожаные ремни, рассыпаемые потревоженными углями из камина, фонтаном взметнулись искры, гулко звякнул металл. Установилась напряженная тишина. Наемники замерли, с тревогой ожидая чего-то ужасного, что неминуемо должно было произойти. Мгновения давящего безмолвия, и по ушам резанул надрывный крик, заметался под сводом, многократно отражаясь от стен. Зло зашипел металл, погружаясь раскаленным остовом в беззащитное тело, потянуло тяжелым духом сгорающей плоти.
Сменяясь, загремели инструменты. Заплечных дел мастер заменил остывающий прут другим, напитавшимся огнем до алости. И вновь шипение, и снова нечеловеческий крик, от которого никуда не деться, даже если зажать уши, уткнувшись головой в холодный камень стен. Крик продолжает ввинчиваться в череп, буравя мозг, словно наточенный инструмент опытного лекаря, прожигая осознанием того, что на столе палача извивается в ужасных мучениях не просто очередной узник, а верный друг и соратник, чья жизнь сейчас по капле вытекает вместе с кровью, выпущенной из жил рукой умелого палача.
Сжавшись в комок, замерла на полу Себия. Зажав уши, отвернулся Мычка. Стиснув кулаки, приник к двери Дерн, уперся тяжелым взглядом в стену напротив. Лишь маг застыл в расслабленной позе, словно, вовсе не слышал душераздирающих звуков, ушел вслед за мыслью к далеким сферам, и только внимательный глаз смог бы разглядеть пульсирующую в такт бешеному биению сердца синюю жилку на виске Золы, да катящиеся со лба, холодные капли пота.
Кошмар кончился, крик затих. Тяжелые шаги палача сменились звоном цепей, когда, вернувшись, Оторва бросил в клетку окровавленное тело Шестерни. Повисла напряженная тишина. Взгляды товарищей прикипели к пещернику, чье израненное тело больше напоминало разделанную говяжью тушу. Шестерня лежал недвижимо, лишь кровавые струйки толчками выплескивались из жутких ран, разбегались шустрыми ручейками. Наконец, пещерник шевельнулся, хлюпая ладонями по образовавшимся кровавым лужицам, с натугой поднялся, прижался спиной к стене, мелко - мелко трясясь всем телом и тяжело дыша.
Шелестнул, едва слышимый, вздох облегчения. Несмотря на чудовищные раны, Шестерня держался уверенно, и даже попытался улыбнуться, но лишь, жутко оскалился, обмяк, на мгновение, потеряв сознание от боли. Взгляды плененных переместились на тюремщика, воздух сгустился от сдерживаемой ненависти.
Ощутив, почти осязаемую, ярость узников, тот выставил перед собой ручки, сказал с деланным испугом:
– И не надо так на меня смотреть. К тому же, ваш друг чувствует себя намного лучше, чем выглядит. Все же, я мастер, а не какой-то костолом из подворотни. Каюсь, - он понуро опустил голову, - немного переусердствовал, но всего-то, чуть-чуть. Зато теперь моя совесть чиста, он действительно ничего не знает.
Ледяным, словно ветер с горных вершин, голосом, Дерн произнес:
– Надеюсь, у меня представится возможность побеседовать с тобой с глазу на глаз.
Но тюремщик лишь улыбнулся, произнес вкрадчиво:
– Разумеется, мы побеседуем. Возможно, даже раньше, чем ты рассчитываешь. Но ведь ты не откажешь уступить очередь даме?
– Он закаменел лицом, бросил жестко: - Девчонку!
Скрипнул засов. Чудовищная рука сгребла подземницу за волосы, поволокла вглубь зала. Глядя, как исказилось болью лицо Себии, Мычка задохнулся от ярости, глухо зарычал.
Дерн прошептал чуть слышно:
– Крепись. Скорее всего, она отделается легче, чем Шестерня. Женщин не потрошат. Но для тебя, это будет - во сто крат хуже.
Тюремщик, хотя и успел отойти от клеток, услышал, повернув голову, сказал с деланной грустью:
– Обычно это так, но только, не здесь. Хотя, должен сознаться, начнем мы именно с этого. Оторве, при всем его ужасном обличии, работа особого удовольствия не доставляет, но вот молоденькие узницы...
– Он причмокнул, произнес с отеческой нежностью: - Малышу нужно, хоть изредка, испытывать радость. Да и узницам, подобная прелюдия, значительно улучшает память.
– Я тебя убью!
– выдохнул Мычка.
– Ловлю на слове, - донеслось насмешливое.
– Надеюсь, ты будешь тверже в стремлениях, чем предыдущие, ха-ха, сотни узников, что, как и ты, обещали многое, а в итоге, не смогли исполнить даже мелочей.
Раздался треск рвущейся одежды, послышалась короткая возня, перемежающаяся сдавленными проклятьями Себии, но звучный шлепок прервал поток слов, и наступила зловещая тишина, до напряженного слуха наемников доносилось лишь гулкое дыхание чудовищного палача. Девушка болезненно охнула, замычала, не желая выказывать слабость, но не выдержала, сорвалась на крик.
Захохотал тюремщик, перемежая смех одобрительными комментариями, равномерные вздохи палача заполнили пространство подземелья пульсирующим гулом, и на фоне чудовищной какофонии ужасающих звуков, застыв на высшей ноте, звенел непрекращающийся надрывный женский крик.
Заткнув руками уши, Мычка метался по камере, рычал, как раненный зверь, но исполненный боли, крик подруги пробивался в уши, заставляя бросаться на прутья решетки, не чувствуя боли и не обращая внимания на текущие из многочисленных ссадин, на лице и руках, кровавые ручейки.
В безумный вихрь шумов спасительной нитью вплелся чужеродный звук, усилился, заставляя сосредоточиться и возвращая сознание, что вот-вот перешагнет черту, откуда нет возврата, к привычной работе. Мычка остановился, взглянул непонимающе. Безумие медленно истаивало, сменяясь сперва удивлением, а потом и радостью. Дверь в клетке болотника ходила ходуном, толстенные металлические прутья выгнулись, словно тонкие прутики под сильным ветром, а внутри, выделяясь чернильным пятном на фоне серых камней, подобно демону, застыл Дерн. Мышцы окаменели, по твердости, сравнявшись с камнем стен, руки прилипли к прутьям, раздвигая непослушное железо, будто податливую глину, взгляд прикипел к чему-то невидимому в глубине зала.
Послышался опасливый окрик тюремщика. Шумное дыхание палача сбилось, раздался недовольный рев, и сразу же, тяжкая поступь сотрясла подземелье. Себия, наконец, перестала кричать, и теперь, лишь едва слышно, постанывала. Зловещая тень упала на плиты, в поле зрения возник Оторва: низ фартука бугрится, выделяясь, еще не остывшим, мужским естеством, заплывшие жиром глазки налились кровью, шустро перебегают из стороны в сторону, отыскивая источник недовольства, чудовищные кулачищи, каждый, размером с голову взрослого мужчины, с хрустом сжимаются.