Найди меня в лесу
Шрифт:
Яан уже не первый раз намекал ей на то, что пора бы переспать, но Камилла всё медлила. Не то что бы ей этого не хотелось, даже наоборот, – только что она будет делать, если окажется, что он действительно тусуется не с ней одной? Камилла вовсе не собиралась быть одной из многих.
Одной из его девчонок.
Когда она пошла на первую после смерти матери вечеринку, устроенную в честь окончания учебного года, отец был счастлив. Жизнь продолжается, мягко говорил он ей, и в его понимании то, что дочь наконец снова отправилась на тусовку, как раз это и значило. Вот только для Камиллы ничего не продолжалось. Она шла туда, чтобы хоть как-то заполнить пустоту. Шар-стробоскоп, стоящий
Три стакана спустя Камилла уже была не так уверена. Кто-то, кого она знала, тёрся о кого-то, кто был ей незнаком, музыка стала громче, запахи более душными. Лохматый парень в пропитанной запахами майке сидел рядом с ней на диванчике и что-то ей говорил. Что именно – Камилла не слышала. Она наклонилась, чтобы разобрать слова, и парень положил тяжёлую руку ей на бедро. Камилла почти мгновенно протрезвела. Словно волной ожгло – какого чёрта она сюда припёрлась?
– Да ладно, не ломайся, – с жаром прошептал он ей в ухо, пытаясь залезть в него языком. Камилла дёрнулась, но он крепко держал её за руку. – Я же знаю, ты такая же, как твоя мамочка. Все это знают.
Камилла больно ущипнула его за то самое место и вырвалась. На глаза навернулись слёзы. Что он имел в виду? Она проталкивалась сквозь танцующих пьяных подростков, чьи-то длинные волосы зацепились за крупную пуговицу на её блузке, кто-то облил её пивом, а потом осторожно взял за руку.
– Всё нормально? – спросил Яан.
Камилла помотала головой и снова попыталась вырваться, ожидая, что теперь в неё вцепится и этот парень, но Яан отступил, поднимая руки в жесте «сдаюсь».
– Эй-эй, не волнуйся, – сказал он, негромко, особенно на фоне играющей музыки, но Камилла услышала. Она два года хотела, чтобы он с ней заговорил. Но, чёрт возьми, не здесь и не сейчас.
– Мне пора, – она повернулась и пошла к выходу.
Яан вышел с ней на улицу и предложил проводить. Камилла машинально кивнула, но мысли её были не с Яаном.
Что он имел в виду?
Когда они пришли домой, у подъезда стоял Урмас. Он надеялся, что Камилла вернётся радостной, но выражение её лица его напугало. Ещё и какой-то парень… Вид у Урмаса стал такой грозный, что Яан отшатнулся.
– Всё нормально, – буркнула Камилла и зашла в подъезд.
Это же она повторила на расспросы отца, почистила зубы и легла спать. Заснуть ей удалось только под утро, почти всю ночь она думала о том, что ей сказал пьяный лохматый парень с противным языком. Камилла не была дурой. Просто ей было тяжело в это поверить.
Она знала, что у родителей что-то разладилось. Не было той любви, которую она видела в них, когда была ребёнком. Но Камилла думала, что это нормально, ведь с возрастом, с течением лет люди притираются друг к другу. Это было понятно, хотя и грустно. Они решили построить коттедж, чтобы отдыхать там вместе, как-то сплотиться, вернуть что-то, что они утратили. Вдохнуть новую жизнь в их брак.
За завтраком Камилла сидела поникшая, зная, что только один человек может раз и навсегда решить этот вопрос. Она уже поела и теперь пила чай, а Урмас решил сделать себе ещё один бутерброд с форелью. Он размазывал масло по хрустящему горячему хлебу из тостера. Хлеб слегка обуглился по краям, и на глаза Камиллы едва не навернулись слёзы. Только мама точно знала, когда нужно вытащить хлебец из тостера, чтобы он был идеальным. Прошёл
– Может, и тебе сделать? – спросил Урмас.
Камилла опустила взгляд, обхватив пальцами чашку с чаем.
– Точно всё нормально?
И тогда она решилась. Она говорила максимально непринуждённо, даже весело, словно всё это просто шутка, словно у неё в груди не бился горячий осколок метеорита, который вчера прилетел в её жизнь.
– Да вчера какой-то придурок пытался приставать, – улыбнулась Камилла, показывая, что ничего не было и отцу не о чем волноваться. – Ну, конечно, у него ничего не вышло, ха-ха…
– Камилла, мы же это уже об…
– Но он кое-что сказал, и я не могу выкинуть это из головы. Не ломайся. Я знаю, ты такая же, как твоя мамочка. Все это знают, – последние слова Камилла почти прошептала.
– Брось, милая. – Урмас посмотрел на бутерброд и откусил от него. Хруст заставил Камиллу вздрогнуть.
Брось, милая?
– Ты вовсе не такая, как она.
И что это должно значить?
– По крайней мере, я на это надеюсь. Решать тебе, – пожал он плечами. – Она выбрала развлечения вместо репутации. Вы, женщины, вечно выбираете развлечения.
– Что? – не поверила своим ушам Камилла. Кусок метеорита в груди застыл, горячая магма превратилась в остывшую лаву.
– Она была мэром, чёрт возьми, но запомнили её как шлюху, – сказал Урмас, не моргнув глазом. – Никакой коттедж не спас бы наш брак.
Камилла хотела закричать, что ей всего шестнадцать лет, что она не должна слушать такое о своей умершей матери от своего же отца, но она просто допила чай и молча ушла в свою комнату. Запомнили? Все действительно всё знали? Все, кроме неё. Она включила ноутбук, открыла папку с фотографиями, которую создала после похорон. Все фото – с матерью. Все – счастливые. Камилла пересмотрела каждую. Тот тон, каким Урмас ей всё сказал, злил её больше, чем сам факт. Она захлопнула крышку ноутбука и закрыла глаза. Ей плевать, кем она была. Она любила её. Обожала свою маму.
И если она и была шлюхой, то только потому, что отец недостаточно её любил.
14
За спровоцированное убийство, совершённое в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения, вызванного насилием или оскорблением со стороны потерпевшего в отношении убийцы, давали от одного года до пяти лет. Но Расмус не пожелал рассказывать всю историю, доказательств которой у него всё равно не было, как не было и свидетелей. Убийство наказывалось тюремным заключением на срок от шести до пятнадцати лет. Возраст, поведение Расмуса и полное отсутствие раскаяния привели его в заточение по максимуму.
И он был не против.
Парадокс, но в тюрьме Расмус чувствовал себя свободнее всего. Ни до, ни после в его душе не было столько места. Сначала его душила мать, потом – вся Локса. Песок, которым было заметено его сердце, в тюрьме стал кристаллизироваться, превращаться во что-то новое, прозрачное, твёрдое. Стеклянное. Теперь его сердце было надёжно защищено. Было – пятнадцать лет. Было – пока он не вернулся в город, что считал своим домом. Но никакого дома у него уже не было, как не было и защитного стекла. То, что годами утолщалось, наращивало слои, оказалось бессильным перед ненавистью и презрением, унижением и бойкотированием. Каждый эпизод бил точно в цель, и стекло шло трещинами, небольшими, но многочисленными. Снова превращалось во что-то иное.