Найди меня
Шрифт:
– Разумный выбор. – Он понял почему и добавил: – Только не ускользайте.
Я решил, что он просит меня дать «Квартету» еще один шанс и не сбегать с концерта (хотя после Гайдна я и так уже изменил свое мнение и больше не собирался уходить до конца выступления). Однако потом, пытаясь внести ясность, я спросил без обиняков:
– Хотите, чтобы я вас подождал? – Возможно, я неправильно выбрал интонацию. Я как будто спрашивал пожилого человека, не нужно ли придержать ему дверь, пока он справляется со своими ходунками. А потому исправился: – Я подожду вас на улице.
Он ничего не сказал; просто кивнул. Но то был не утвердительный кивок, означающий «да»; то был задумчивый, рассеянный, невеселый кивок человека,
– Да, почему бы и нет, подождите меня, – наконец сказал он. – И меня зовут Мишель.
Я представился. Мы пожали друг другу руки.
Я был уверен, что он уйдет после первой части, но полчаса спустя мы, как и обещали друг другу, встретились на ступеньках церкви. Вот только у меня возникло чувство, что он забыл о нашей встрече. Он разговаривал с какой-то парой, и они втроем, кажется, собирались куда-то пойти. Однако, завидев меня, он повернулся, а потом торопливо попрощался со своими знакомыми и пожал им руки. Он извинился, что не представил меня. Я был занят наматыванием шарфа, тем самым показывая, что извинения ни к чему. Я поймал себя на том, что изображаю удивление: ах, он все-таки меня дождался и не забыл, что мы договорились встретиться после концерта? Или, быть может, остался лишь для того, чтобы еще раз попрощаться, прежде чем мы пойдем каждый своею дорогой?
В ответ он предложил зайти перекусить в маленькое бистро неподалеку от церкви, через мост. Я сказал, что оставил свой складной велосипед здесь рядом. Можно я отстегну его и возьму с собой? Конечно. Было около десяти часов вечера воскресенья, и улицы сделались почти пустыми.
– И я угощаю, – пояснил он, чтобы я не беспокоился о деньгах. Я согласился. Наша прогулка мне понравилась, в особенности потому, что во время концерта шел дождь и теперь камни мостовой блестели в свете фонарей.
– Прямо как на фотографии Брассая[13], – заметил я.
– И правда, – сказал он. – И чем вы занимаетесь, помимо того, что играете на фортепьяно?
Я заметил, что он часто начинает предложения с «и», возможно, чтобы смягчить отрывистость, отсутствие переходов между несвязанными темами разговора, в особенности когда хотел узнать что-то более личное. Я сказал ему, что преподаю в консерватории. «Вам нравится преподавать?» – «Очень». Потом я рассказал, что раз в неделю бесплатно, удовольствия ради, играю в пиано-баре роскошного отеля. Он не спросил, как называется отель. «Тактичный, – подумал я, – или просто хочет показать, что он не из тех, кто сует нос не в свои дела».
На мосту мы заметили двух бразильских певцов, мужчину и женщину, вокруг которых столпился народ. У мужчины голос был высокий, а у женщины низкий и хриплый, и вместе они звучали прекрасно. Я перестал волочить велосипед и ненадолго остановился, придерживая руль рукой. Мишель тоже остановился и взялся за руль с другого конца, будто бы помогая мне удерживать велосипед в равновесии. Видно было, что мой новый знакомый чувствует себя неловко. Когда молодые певцы закончили свою песню, люди на мосту захлопали, приветствуя их выкриками, и пара тут же начала новый дуэт. Я хотел послушать начало второй песни и не двигался с места, однако вскоре после того, как они запели вновь, мы решили уйти; когда же мы оказались на противоположном берегу, до нас донеслись аплодисменты: певцы допели свою песню. Мишель заметил, что я обернулся, обернулся сам и увидел, как мужчина опустил свою гитару, а женщина начала обходить толпу со шляпой в руке. Он спросил, узнал ли я эту песню. Я сказал, что да. А он?
– Вроде бы. Кажется, да. – Но было понятно, что песня ему совершенно незнакома и он чувствует себя не в своей тарелке, слушая бразильскую музыку на мосту.
– Это песня о мужчине, который приходит домой с работы и просит свою возлюбленную одеться и выйти с ним на улицу потанцевать. На их улице так весело, что в конце концов весь город охватывает ликование.
– Хорошая песня, – сказал Мишель. Я хотел развеять его неловкость и на несколько секунд сжал его плечо.
К счастью, едва открыв дверь в бистро, он почувствовал себя как дома. Заведение в самом деле оказалось маленьким, как он и говорил, но еще походило на закрытый клуб. Мне следовало догадаться. Темно-синяя куртка «Форестьер», широкий, развевающийся шарф с принтом и туфли «Кортэй»[14] сразу его выдавали. Наш «перекус» оказался ужином из трех блюд. Мишель заказал односолодовый виски и сказал, что «Кул Айла» – его любимый сорт. Потом спросил, буду ли я тот же напиток. Я сказал, что да, хотя понятия не имел, что такое односолодовый виски. Я понял, что он меня раскусил; возможно, он много раз сталкивался с подобной реакцией. Мне нравились его манеры, и все же от них становилось как-то не по себе. Он рассказал о меню.
– Здесь не так много мясных блюд, – заметил он, – зато хороший винный погреб и овощи готовят вкусно. Рыба, кстати, тоже очень хороша. – Едва открыв меню, он сразу его захлопнул. – Я всегда заказываю одно и то же, так что даже не смотрю, что есть.
Он ждал, пока я решу, чего хочу. Я никак не мог выбрать. Потом, повинуясь импульсу, я сказал:
– Закажите за меня.
Мне понравилась эта придумка и ему, судя по всему, тоже.
– Легко. Я и вам закажу то, что всегда беру сам.
Он подозвал официанта и сделал заказ. Затем, пару раз глотнув виски, сказал, что отец, который познакомил его с этим рестораном, тоже по обыкновению всегда заказывал одно и то же.
– Мой отец был диабетиком, – объяснил он, – поэтому я научился избегать продукты, которые диабетикам есть нельзя. Никакого сахара, никакого риса, никаких макарон, никакого хлеба и очень редко сливочное масло. – Говоря это, он намазал маслом, а затем посыпал солью горбушку маленькой булочки pain Poilane[15], а после со смешком отправил ее в рот. – Я не всегда следую по стопам своего отца, но его тени трудно избежать. И все же я полон противоречий.
Последовала пауза. Он продолжил рассказывать об отцовской диете, однако мне больше хотелось услышать о противоречиях моего собеседника – они интересовали меня и могли бы лучше рассказать о том, что это за человек и кем он себя видит. Он как будто колебался, не знал, то ли открыться мне, то ли продолжить говорить о еде и диете. Между нами ненадолго даже возникло легкое напряжение, как будто оба мы почувствовали, что говорим, лишь бы не молчать, и можем легко оказаться в ловушке ничего не значащих слов. Желая преодолеть эту неловкость, я рассказал ему о двух своих двоюродных дедушках, которых никогда не видел: они обладали репутацией очень оборотистых пекарей и открыли три булочные в одном только Милане. Потом, во время войны, их арестовали как социалистов.
– Они попали в Биркенау. Мама часто рассказывала о своих дядях, когда я рос. Они тоже, как и ваш отец, отбросили длинные тени на семью моей матери.
– Какие тени? – поинтересовался Мишель, не вполне понимая, что я имею в виду.
– Она печет великолепные торты.
Он от души рассмеялся. Я был рад, что он понял шутку.
– Но я знаю: некоторые тени никогда не исчезают, – добавил я.
– Вы правы. Тень отца так меня и не покинула. Он умер через два года после того, как я унаследовал его юридическую практику. Я в то время был вашего возраста. – Он снова осекся и задумался, будто бы ухватившись за непредвиденную связь между сказанным и мыслью, которая неведомо для меня, видимо, на него давила. – И вы, должно быть, знаете, что я раза в два вас старше.