Найти и уничтожить
Шрифт:
– Расстрелял-то за что?
– Прятала красноармейца. Значит, может помогать партизанам.
Стихшие было выстрелы грянули вновь.
– Долго возятся, – поморщился Родимцев. – У него там что, крепость неприступная? Ладно, Зимина, кто тут у нас дальше…
– Авдеев Матвей Николаевич. Он нездешний, отец из раскулаченных.
– Кончай комедию, командир! – выкрикнул тот, кого назвали Авдеевым. – Руби под корень, краснопузый! Батю в Сибири сгноили, младшего брата – в тюрьме! Последний я из Авдеевых, так что валяй, не жалей! Сталин ваш тоже подохнет, на том свете с ним встретимся!
Командир промолчал. Казалось, сейчас его занимал бой, идущий неподалеку, на соседней улице. Пока же Татьяна Зимина опознала последнего из четверки.
– Дидковский, Петр Иванович. Тоже не наш, в Бахмаче на станции работал. Лично ходил с немцами по дворам, когда те брали девчат, чтобы гнать в Германию на работу. Одна мать дочку спрятала, так этот гад жынку избил сильно, три ребра сломал.
– Все понятно, – Родимцев кашлянул, взял у Фомина список. – Фиксируй, начштаба, потом приказом оформишь, – он снова прокашлялся, заговорил громче, стараясь перекричать пальбу. – Мною, командиром отдельного партизанского отряда «Смерть врагу!», капитаном Народного комиссариата внутренних дел Родимцевым Игорем Ильичом, установлено: граждане, – тут он на миг замялся, – бывшие граждане Завгородний Иван Иванович, Григорук Игнат Петрович, Авдеев Матвей Николаевич и Дидковский Петр Иванович перешли на сторону врага и поступили на службу в полицейский куст села Зарядье. Всецело став предателями своего народа, они участвовали в истязаниях и убийствах советских граждан, содействовали угону их на работы в фашистскую Германию, занимались грабежом населения. А также выдавали партизан и всех честных граждан, кто вставал на праведную борьбу с фашистским зверьем, – пока командир говорил, его плечи распрямились, грудь чуть выдалась вперед, натягивая ремни портупеи. – На основании сказанного выше данной мне властью приказываю: полицейских, немецких пособников и врагов народа Завгороднего, Григорука, Авдеева и Дидковского как предателей расстрелять. Приговор привести в исполнение немедленно. Последнего слова преступникам не предоставлять. Давайте.
Закончив, командир отступил чуть в сторону. Сразу же щелкнули затворы. Из всех четверых приговоренных только Авдеев успел выкрикнуть: «Смерть Сталину!» – остальные приняли приговор молча и рухнули на землю под градом очередей одновременно, словно по команде. Зимина быстро отвернулась, остальные же люди молча смотрели на казнь. Лишь когда прекратили стрелять, какой-то мужчина из толпы подал голос:
– Вы пошумели и ушли. А они вернутся.
– Верно, – поддержал его женский голос. – Немцы село пожгут!
– Вас мало жгли? – резко спросил командир.
И словно в ответ небо озарил сполох – загорелась хата, которую вот уже минут пятнадцать пытался взять штурмом взвод разведчиков, где засел начальник полиции.
Выстрелы уже стихли.
Но истошный надрывный крик не прекращался, звенел в ушах, отдавался в головах. И казалось – этот дикий вопль издает не женщина, даже не человек, а насмерть перепуганное животное, которое видит смерть, готово к ней, но умереть хочет быстро, не так жутко, как уготовила живому существу судьба.
Кричали в доме, объятом пламенем. Его сполохи терзали мартовскую ночь, превращая темноту в яркие алые клочья, и никто не надеялся, что мелкий дождик, который решили напоследок посеять небеса, сможет хоть как-то обуздать беспощадный всепоглощающий пожар. Отрядные разведчики, опустив оружие, завороженно смотрели на огненные языки, начинавшие лизать крышу. Сбив на затылок пилотку, командир взвода разведчиков Павел Шалыгин сказал подошедшему командиру, обращаясь совсем уж не по уставу, по-свойски, словно сообщал о мелкой житейской неприятности:
– Слышь, Ильич, это не мы. Они оттудова, изнутри, сами запалились.
– Чего она орет-то, раз сами?
– Так не хочет живьем гореть, не Жанна д’Арк. А выходить тоже боится.
– Сгорит, – проговорил подоспевший Фомин. – Так и будем стоять?
Родимцев пожал плечами. Затем обернулся, взглянув на подтянувшихся людей. Сюда пришли не все, большая часть сразу разбрелась по хатам, и командир понимал: кто-то уже сегодня соберет нехитрый скарб и потянется в лес, вполне резонно опасаясь прихода карателей. Правда, в сыром мартовском лесу беглецам долго не продержаться. Конечно, если не наткнутся на какой-нибудь другой отряд, перед бойцами которого не стоят такие задачи, которые руководство поставило ему, капитану Родимцеву. Отыскав среди подошедших Татьяну Зимину, окликнул ее. Та приблизилась, морщась от звуков несмолкающего пронзительного крика, спросила:
– Что, Ильич?
– Кто там надрывается?
– Яценко Катерина, ее хата. Вдова командира Красной Армии, мужа убили еще в сорок первом, под Минском. Успела даже похоронку получить.
– Вдова, значит…
Поколебавшись совсем недолго, командир скинул шапку, протянул ее Татьяне. Освободившись от портупеи, расстегнул шинель, ее подхватил Шалыгин. Оставшись в гимнастерке, офицерской, из добротной полушерстяной ткани, но без погон, капитан Родимцев, чуть подумав, сунул в карман галифе свой ТТ, затем набычил голову и, не давая себе возможности передумать, широкими прыжками кинулся через двор к горевшей хате.
Когда взбежал на низенькое крыльцо, его обдало жаром и Родимцев невольно попятился назад. Но тут же обругал себя вслух, навалился на дверь.
Заперто изнутри.
Чуть разбежавшись, Игорь хватил по двери ногой. Но запоры оказались крепкими. Между тем крики изнутри превратились в один протяжный вой медленно умирающей собаки, и Родимцев, недолго думая, бросился к ближайшему окну, рама которого щетинилась острыми зубами осколков разбитого стекла. Тут пригодился пистолет – капитан докрошил стекло его дулом, затем выставил локоть вперед, прикрывая лицо от жара и пепла, и так быстро, насколько позволяла ширина оконного проема, забрался внутрь.
Здесь рождался ад.
Едва уклонившись от падающей балки, скорее почувствовав это, чем увидев опасность, Родимцев отскочил к объятой пламенем стене, стараясь не прижиматься к ней. Дым разъедал глаза, проникал в ноздри, драл горло. Дышать было нечем, Игорь закашлялся от резкой боли в легких, куда ворвалась гарь, сложился пополам. И все-таки ему удалось убедиться – вопли доносятся из соседней комнаты.
Когда Родимцев, снова нагнув голову и пытаясь дышать часто, пошел на крик, его ноги натолкнулись на что-то большое и мягкое. Не удержав равновесие и опустившись на колени, командир скорее понял, чем увидел в дыму: он стоит на трупе. Тело лежало лицом вниз, вокруг бушевало пламя, языки уже лизали руки мертвеца, и все-таки командир сполз на пол, перевернул его лицом верх. Сквозь пелену дыма на него смотрело незнакомое лицо, и даже сейчас Родимцев отметил – оно было идеально круглым, а похожий на картошку нос делал его и вовсе комичным. Хотя, когда начальник полицейского куста села Зарядье был жив, никто не позволял себе смеяться над его внешностью.
Лично Родимцев никогда с этим человеком знаком не был. Описание передала Татьяна Зимина, их агент и связная. Как и другие детали, которые полагались для личного дела предателя и врага народа. Привычка запоминать детали выработалась в последние семь лет, с тех пор как пришел в органы. Игорь не изменял ей даже тогда, когда по приказу командования был заброшен в тыл и сформировал свой особый отряд.
Пусть сейчас вокруг бушевало пламя – Родимцев живо воссоздал довольно ясную картину случившегося. Круглолицый начальник зарядьевской полиции прятался здесь, думал – не отыщут, но он не знал, что благодаря Зиминой партизанам были хорошо известны связи не только начальника, но и рядовых полицейских. Когда увидел, что деваться некуда, – открыл огонь, а после поджег хату, пытаясь под прикрытием дыма вырваться и дать стрекача. Но пуля, скорее всего шальная, достала его в оконном проеме, он успел перебежать по инерции через всю комнату и упасть здесь, у входа в соседнюю.