Найти себя в эпоху перемен
Шрифт:
Внезапно одиночное представление прервалось, и мальчишка, немного ссутулившись и уже вяло вышагивая, направился в дом. Свидетель мог оценить это как переход из сказочного, ирреального мира в суровую действительность. И он бы не ошибся. Дома Алёшку ждал скудный завтрак, приготовленный матерью, унылая обстановка, скрашенная висящей на стене радио-тарелкой и небольшой этажеркой, на полках которой стояло около десятка книг. Этажерку Алёшка сделал сам, это была его гордость. После гибели отца в шахте два года назад он сам, на правах хозяина дома, всё делал сам. Помогла любознательность и тесное общение с отцом, за которым он неотступно следовал всюду и наблюдал, как тот на самодельном верстачке строгал, пилил, делал для семьи и на продажу небольшие столярные изделия. Потеря отца была большим ударом по тонкой неокрепшей психике мальчика. Он часто видел его во сне, испугавшись, просыпался с криком. С его мамой в те дни случился инфаркт, от которого она едва оправилась, но постоянно попадала в больницу с гипертонией. Детство ещё не кончилось, но Алёша уже стал не по возрасту самостоятельным и в мышлении, и в действиях. Только мечты помогали уйти от повседневной суровой реальности в мир недоступного. Они погружали его то в состояние мореплавателя, то в роль полководца, то он самозабвенно читал
Несколько областей Западной Сибири – Кемеровская, Томская, Новосибирская, с их равнинным ландшафтом, – родная земля Алексея. Здесь небольшие степные просторы перемежаются с лесами, порой переходящими в тайгу, где климат организован природой по строго пропорциональному временному принципу: весна, лето, осень, зима. Эти времена года ярко выражены. Как и положено по названию. Если в западных районах зима – это мокрая осень, а лето намного перекрывает и весну, и осень, то в Сибири всё распределено правильно, по справедливости. Редкие сбои – не в счёт. Каждое время года имеет своё, яркое, неповторимое лицо. Зима – настоящая, морозная, снежная, сухая и совсем не страшная, как её рисуют жители более тёплых мест. Главное – правильная одежда и надёжный дом. Сухой, морозный воздух только подкрашивает румянцем щёки и бодрит человека. Не даёт ему застаиваться, «вянуть», лениться. Весна и осень тоже настоящие – красочные, со своими особыми запахами и жизненными циклами всех, кто летает, бегает или ползает. Их проявления выглядят празднично, рационально, красиво. Прилетают ли весной птицы, или уже собираются осенью в тёплые края, они всегда привлекают внимание и вызывают восторг наблюдателя. Летом в аромате цветущих полей или в таёжном хвойном полумраке кипит жизнь. Рождается новое потомство, родители суетливо снуют от гнёзд до мест пропитания, солнце в зените божественно созерцает мир и согревает всё живое, наполняет его энергией и силой. Дети и взрослые живут в гармонии с природой, они равно в любое время года дружат с тайгой, лесом, наслаждаются их красотой, и черпают, не замечая, духовный эликсир, бодрящий душу и тело. И люди в Сибири – особой формации. Пусть не кичатся столичные снобы, поражённые вирусом мнимого превосходства. Даже в начале XXI века, после многочисленных экспериментов и насилия, сибиряки более «правильны», чем европейцы. У них более чётко выражены лучшие качества человека, законсервированные веками, глубже душевные проявления, нравственные основы. Сибиряк более надёжен в общении, готов придти на помощь, проявить бескорыстие, внимание, приютить и обогреть странствующего. Но признаки болезненных изменений появились с новым разрушением государства, его духовного стержня. Как бы ни поднимало на щит каждое новое поколение свои современные ценности, модные веяния в поведении и общении, как бы ни превозносились они, особенно в центрах культуры и власти, всё окажется временным и не всегда действительно ценным. Как душа человека, так и законы её здорового существования, остаются неизменными. Так определил Создатель.
И жизнь, как тайга…
Однажды Алексей с небольшой группой одноклассников и учительницей физики, ещё молодой непоседой, в зимние каникулы на лыжах отправились посмотреть на таёжные деревни и хутора. Когда вышли, было не очень морозно, солнце улыбалось через высокие вершины зелёных елей и сосен. Мохнатые таёжные старожилы надёжно укрывали путешественников от ветра, было тихо и только поскрипывание лыж да звонкие весёлые голоса нарушали покой дикой природы. Лыжни не было, ребята выбрали короткий путь, чтобы пересечь небольшой таёжный участок, попасть на деревенскую дорогу. Мальчишки сами по очереди торили лыжню, а девчонки весело шагали за ними. В зимнее время день короток, солнце отбрасывало всё более длинные тени, похожие на долговязых приведений, пока не исчезло совсем, и темнота наступила почти мгновенно. Предполагаемой по маршрутному плану дороги почему-то не было видно. Все заволновались. Начали рассказывать всякие страхи, вспоминать небылицы, пока учительница не пресекла опасное сползание к общей панике. Она была встревожена больше всех. Ей отвечать за жизни ребят. Она твёрдо всем приказала идти, не останавливаясь. Мальчишки, чувствуя ответственность перед девчонками, начали балагурить, шутками подбадривать друг друга, показывать, как надо прыжками согреваться на лыжне. С наступлением темноты мороз стал проникать в рукавицы, пощипывать уже не по-доброму щёки. Даже валенки не могли сохранить то тепло, которое было вначале. Кто-то предложил остановиться и разжечь костёр. Это была крайняя мера, она таила большую опасность, чем дальнейшее продвижение по таёжным просекам. Большинство ребят не согласились, и все вместе продолжили ночной путь. Алексей вспомнил свой дом, печку, которую сам растапливал каждое утро. Ему с сестрой нравилось сидеть по вечерам у тёплого кирпичного сооружения, сквозь щели которого в чугунной дверце, светились красные тёплые блики, играя на лицах детей в полутёмной кухне. Здесь он любил читать, или просто мечтать, глядя на огонь. Когда были сильные морозы за сорок градусов и школьников освобождали от занятий, они, прислонившись спинами к стенке, где проходил дымоход в смежной комнате, подолгу отогревались, а потом, надев коньки, гоняли по улице, удивляя прохожих. Сейчас Алексею так захотелось вновь оказаться у этой тёплой стенки… Но вокруг была тайга. Мрачная, таинственная, опасная, вознесённая к небу тысячами ёлочных пик-верхушек. А над ними россыпью, как конфетти на праздничном полу в новогоднюю ночь, рассыпались звёзды. Они все были живые, подмигивали Алексею, который на минуту отстал от всех, остановился и с восхищением смотрел на бесконечный загадочный мир Вселенной. Что-то лёгкое и вселяющее надежду пришло оттуда и проникло в душу Алексея. Он облегчённо стал нагонять ребят. Луна осветила пролески каким-то синеватым сказочным светом, словно передала привет свыше. Стало немного спокойнее на душах заблудившихся. Никто не паниковал, усталость ушла прочь, появилось второе дыхание. На ходу разломали буханку уже начавшего подмерзать пшеничного хлеба, с аппетитом проглотили каждый свою долю, и продолжали путь. Они вышли на широкую свободную от леса полосу, встали на твёрдый укатанный снег, да ещё почуяли запах конского навоза… Крик радости, многоголосое «ура» прокатилось по морозному воздуху. Радость была похожа на праздник туземцев у костра с добычей… Вдруг один из ребят громко спросил
Чёрная фуфайка и зелёное пальто
Напротив Алёшкиного дома была зона. За колючей проволокой заключённые строили двухэтажные дома. Их сюда каждый день привозили с окраины города на грузовых машинах охранники. Неподалёку на пригорке стоял лагерь с японскими заключёнными. Это были военнопленные. Они работали на шахтах и стеклозаводе. Однажды днём через окно ребятишки увидели колонну японцев, в сопровождении вооружённой охраны, которые что-то радостно кричали, даже пытались петь. Гвалт стоял необычный. Необычно было и то, что охранники их не прерывали, как всегда, своими окриками, и сами выглядели миролюбиво. Это была первая колонна возвращавшихся на родину «самураев». А вечером оставшиеся в лагере военнопленные видимо устроили митинг по этому случаю, шум стоял, как на стадионе во время матча. Над высоким забором видно было, как летят вверх какие-то предметы, имитирующие салют. А на второй день лагерь опустел, и в него ринулись ватаги пацанов. Бегали по опустевшим баракам, хватали пряжки от ремней, распинывали стоптанную рваную обувь с многочисленными шнуркам и застёжками. Но поживиться было нечем. Опустевшие помещения недолго стояли бесхозными. Вскоре после небольшого ремонта их заселили семьями шахтёров.
Время было такое – серое. Заключённые и военнопленные одеты были в чёрные или серые ватные телогрейки. Гражданские ничего цивильного, кроме тех же телогреек, их называли фуфайками, валенок или сапог, обветшалой шинели или старенького пальто, не носили. Война только начала отступать в прошлое. Оставалось ещё много её родимых пятен на лицах и на одеждах людей. В свободное время домашние часто смотрели в окна из своих комнатушек на прохожих, на колонны зэков и на редкие машины ЗИС-5 и полуторки, ожидая, когда проедет к магазину хлебовозка. Очереди за хлебом занимали с раннего утра, люди подменяли друг друга, ждали, пока не подвезут хлеб, а потом в длинной бестолковой шеренге с завистью наблюдали за счастливчиками, уносящими запашистую аппетитную буханку…
Однажды Алёшка сидел с сестрой у окна и увидел женщину. С гордо поднятой головой она шествовала по улице. Всё было бы ничего, как обычно, но она сразила детей наповал цветом своего пальто. Оно было яркого светло-зелёного оттенка. Такого, чтобы здесь кто-то появился в цветном, ещё не было. Они взорвались хохотом, свалившись с подоконника, долго катались по полу, показывая пальцем на окно, всхлипывая и вновь закатываясь в смехе. Так проник в серое царство первый лучик другой, более счастливой жизни. Неведомой и непонятной детям войны.
Город был наполнен не только эвакуированными с западных областей, но также трудармейцами, военнопленными и заключёнными. Особое сострадание вызывали и вернувшиеся с войны инвалиды. Их было много. Кто без руки, с подоткнутым под ремень рукавом, кто без ноги, с деревянным костылём, будто срисованным из книги Стивенсона «Остров сокровищ». Инвалиды без обеих ног передвигались с помощью плоских деревянных тележек на шарикоподшипниках. Культяшки были скрыты брезентовым мешком. Они собирались в основном у входов в магазины или у городского рынка. Многие днём просили милостыню, а к вечеру уже были пьяны. Дети побаивались и старались обходить их. Потом они все куда-то внезапно исчезли. Сразу не обратили на это внимание, но позже с удивлением спрашивали друг друга. Подумали, что их отвезли в какой-нибудь инвалидный дом.
Следы раннего послевоенного времени уходили в историю. Город становился светлее, исчезли заключённые и заборы с колючей проволокой, оставив целые кварталы красивых двухэтажных домов и немногие асфальтированные улицы. Ватаги ребятишек прямо на них гоняли мячи, играли в «пристенки», не только монетами, но даже боевыми медалями, хулиганили. Зимой рыли в снегу норы, строили крепости и отчаянно рубились друг с другом снежками. Они совсем не подозревали, что их знаменитый сибиряк когда-то давно написал картину с таким сюжетом и прославил игру на весь мир.
Алёшкина начальная школа была далеко на окраине города в деревянном одноэтажном здании. Ходил он в неё без сопровождения. Однажды зимой во время сильной пурги, преодолевая глубокий снег, застрял в нём и упал. Снежные вихри быстро накрыли его, упрятав от посторонних глаз. Благо, вскоре старшие ребята наткнулись на его сугроб и вытащили первоклассника.
А Сталин бессмертный?
В те ранние годы Алёшка столкнулся с почти мистическим явлением, которому не придал никакого значения. Осмысливать его он будет через много-много лет, когда новые открытия и накопленный человечеством опыт, крушение одной «самой верной» теории, позволят ему по-новому оценить официальную философскую и историческую «науку». Когда к жизни он будет относиться критически и не верить в догмы, какими бы авторитетными они ни были.
В конце февраля 1953 года Алёшка пошёл ночевать к маме на работу. Она была уже на пенсии, но подрабатывала дежурством на стройке. Они сидели в теплушке вдвоём, металлическая печь-буржуйка освещала красным цветом лица, таинственный полумрак навевал странные мысли. Вдруг зашёл разговор о вожде. Великом, могучем, непобедимом, данным подростку, как юному гражданину страны Советов, от рождения. Перед этим ему кто-то из друзей показал большой красивый книжный альбом с фотографиями Сталина и его факсимильным текстом. Сталин тогда был ВСЕМ. Его имя звучало по радио, мелькало на школьных географических картах в названиях городов, было обозначено на уличных табличках. А в центре города акцентом стоял большой белый памятник. Даже в детском садике, в который его раньше водили, на всю высоту стены в игровой комнате был живописный портрет Сталина в военной форме и в полный рост. Отношение к нему было как к святому. Другого божества не знали. Может только старушки молились какому-то другому богу, но он был под запретом. И Алёша ни с того ни с сего задал вопрос: