Назад дороги нет
Шрифт:
— Я тебе на самом деле нравлюсь?
Не знаю, зачем сейчас задаю этот вопрос — в принципе, ответ ведь лежит на поверхности, стоит только в серые глаза заглянуть, — но мне хочется слышать это ещё раз от него лично. Чтобы убрать сомнения окончательно.
— Мне сорок два года, — говорит, заглядывая в глаза, и я понимаю: всему, что сейчас скажет, можно верить, — и я умею отвечать за свои слова. Поверь, мне есть, с кем просто трахнуться, чтобы без обязательств и лишних драм.
И он захватывает мои губы в плен, мучает, терзает почти до крови, врывается языком
А ещё мне нравится, что он такой большой и сильный — впервые это меня не пугает. С ним самой себе кажусь слабой и нежной, обожаемой и желанной, и это дарит какие-то новые, очень острые, ощущение, от которых голова кругом.
Такое чувство, что меня посадили на безумный аттракцион без шанса выбраться и кружат, кружат…
— За каким чёртом тебя в эту глушь занесло? — спрашивает между делом, а до меня не сразу доходит смысл вопроса.
— Да, на отдых приехала, — произношу каким-то чужим голосом, почти задыхаясь, пока Викинг покрывает жадными поцелуями моё лицо.
— Надолго?
— На пару недель, может, чуть больше. Или меньше, я не решила.
Я молчу, что мне совершенно не хочется уже никуда идти, нигде отдыхать — я не чувствую усталости. Я просто хочу раствориться в этом моменте навечно, больше ни о чём не думая.
— Нерешительная какая, — натурально мурлычет, пробираясь под тонкое кружево бюстгальтера, а меня точно под дых бьют, до того непривычные ощущение от прикосновений чужих пальцев на своей коже. Вдруг они замирают, а потом резко обхватывают ставший твёрдым сосок. Лёгкий укол боли, смешанной с удовольствием, пронзает насквозь, и я непроизвольно прогибаюсь, забыв обо всём на свете — о том, что мы чужие друг другу, почти незнакомые. Но разве именно сейчас это имеет хоть какое-то значение, когда мне так хорошо? И, судя по прерывистому мужскому дыханию возле уха, Викингу тоже сейчас весьма неплохо.
Это такая мука, настолько сладкая и лишающая воли, что хочется инстинктивно оттолкнуть Викинга от себя. Чтобы не смел вот так, одним прикосновением выворачивать наизнанку. Так ведь нельзя — вытворять такое, от чего мозг плавится. Тем временем внутри просыпается что-то давно уснувшее, рвётся наружу, оглушает.
— Ася, ты же понимаешь, что в этот раз я тебя не отпущу? — Доносится низкий голос сквозь бешеный гул крови в ушах. — Плевать я хотел на твоего мужа, возможных детей, всё на свете. Пле-вать.
От его слов всё внутри переворачивается. Неужели его и правда не волнует, что творится в моей жизни, вокруг меня? Неужели готов мириться с наличием в моей судьбе другого мужчины с официальным статусом и парочки детей? Хотя кто-то же ему сказал о переменах в моей жизни, он, наверное, уж в курсе, что кое-что радикально изменилось.
А вдруг я нужна ему только
— На детей плевать не надо, они ни в чём не виноваты, — говорю, сглотнув кислый комок внезапных подозрений.
— Договорились, на них не будем, пусть бегают.
Он ловит мои губы, накрывает своими, и наши языки начинают свой танец, ответом которому — почти невыносимое томление внизу живота. Викинг, будто почувствовав что-то или сам не в силах сдерживаться, раздвигает коленом мои ноги, поддевает ладонью под ягодицы и заставляет обнять лодыжками за поясницу. Да, так удобнее. И ближе.
— Ася-я, — снова стонет, прерывая поцелуй, но на землю не ставит, — я, правда, тороплюсь. Очень.
Его сердце колотится рядом с моим, а сильные ладони сжимают ягодицы почти до боли, но это приятная боль.
— Иди, — выдыхаю, проводя пальцами по высокому лбу, касаюсь волос и делаю то, о чём мечтала с первого взгляда не него — поддеваю резинку и снимаю её, отбросив куда-то в сторону. Светло русые со стальным отливом волосы распадаются по плечам, обрамляют лицо, а я задыхаюсь от того, насколько он сейчас красив. Настоящий скандинавский воин, не иначе.
— Сейчас поеду, — усмехается и чуть встряхивает головой, а я смеюсь, потому что сейчас чувствую такой душевный подъём, что почти невозможно дышать от переполняющего восторга.
Обхватывает моё лицо широкой ладонью, ловит взгляд, хмурится. Большим пальцем поглаживает кожу на скуле, а она будто загорается вслед за его прикосновениями.
— Валькирия... моя валькирия, — снова повторяет, а моё сердце делает кувырок, ухая в пропасть. — Обещаешь, что не исчезнешь, не убежишь?
Тихо смеюсь, но молчу, что никуда убегать мне не хочется. Не дождётся.
— Я постараюсь. — Обнимаю его за шею и сама целую в губы, потому что не могу иначе. Кажется, на этой самой поляне происходит сейчас что-то очень важное, что-то такое, что навсегда способно изменить меня же саму.
И, чёрт возьми, мне страшно и умопомрачительно волнительно, потому что я совершенно ничего не понимаю — в последнее время жизнь дала странный крен, но впервые за очень долгое время я чувствую себя по-настоящему свободной.
— Ася, я так хочу тебя… — В голосе настоящая мольба, а я понимаю, что испытываю то же самое. Кажется, если не почувствую его в себе, не переживу.
Это так дико, почти на уровне животных инстинктов, но, в конце-то концов, кому какая разница? Мы слишком взрослые люди, чтобы отказывать себе в том, без чего, кажется, способен задохнуться. И пусть мираж растает, но я всё равно буду счастлива.
Ставит меня на землю, а я принимаюсь лихорадочно стягивать с него одежду. Секунда, и уже моя футболка отлетает на землю, а ловкие мужские пальцы расстёгивают молнию на моих джинсах. Всё это похоже на какое-то сражение, с рычанием и прерывистыми всхлипами, когда голая кожа соприкасается.