Назад в СССР 5

Дамиров Рафаэль

— Пока нет, но все к этому идет.

— Ну, ладно, уговорил, — улыбнулся отец. — Если надумаю спасать полярных медведей или других пингвинов, обязательно тебя с собой позову…

— Не смешно. Матери букет купи, как приедешь. Вот, возьми денег на него. Не знаю, как ты ее задабривать будешь, злая она на тебя.

— Знаю я один метод, — расплылся батя в небритой лыбе.

— Молодец. Тогда действуй. И побрейся наконец, а то на Бармалея похож…

— Это само собой… Честно говоря, я уже сам по Полине соскучился.

Благополучно отправив папашу домой, я вернулся в Москву, в общагу на Войковской. Комендант общежития вручила мне запечатанный конверт без марок и надписей. Я

вскрыл. Внутри оказался больничный с открытой датой. Не обманул Родионов, документ, как и положено, с печатями и на типографском бланке.

Но филонить я не привык и написал в строке (где дата выхода на работу значится) завтрашнее число: 22 апреля 1980 года.

Завтра вторник и день рождения великого человека с бревном. Сто десять лет ему стукнет, юбилей.

Наступает пора всесоюзных субботников, праздников труда, мая, и день Победы скоро. Люблю этот праздник…

Глава 18

Спустя два месяца Горохов распустил нас в отпуск. Сказал, что работать летом – кощунство, да и лучше отгулять положенные выходные и сил набраться, потому как могут в любое время привлечь для охраны общественного порядка на Олимпиаде.

Подготовка к ней действительно вышла на финишную прямую. На футболках, сумках и даже бытовой технике размещали характерную символику в виде мишки, в виде башни со звездой и кольцами в основании и надписи “Москва 80”. Даже открывашки для бутылок и штопоры выпускались с символикой, не говоря уже о вазах, сервизах и прочих самоварах.

Трудно было найти товар ширпотреба без упоминания предстоящих игр на корпусе. Спички, блокноты, щетки для обуви. Все дышало играми. Даже мужские галстуки были с вкраплениями в ткани циферок “1980” между ромбиков и квадратиков.

Не было олимпийской символики разве что на туалетной бумаге. Руководство страны посчитало, что высокие игры не должны спускаться в унитаз.

Лещенко, Боярский, Ротару и другие “барды-врачи” вещали из каждого утюга песни про эту самую Олимпиаду. В торговых точках Москвы размножились “Пепси-кола”, “Фанта”, “Мальборо” из Молдавии, безумно дорогой “Кент” (за трешку) и сигареты с ментолом. Машины такси стали единообразно желтыми, а квас и газировку теперь разливали (к ужасу граненого стакана) в одноразовую посуду. Впрочем, одноразовой она была условно. Посуду скрупулезные граждане не выбрасывали, а забирали домой. Стакан проще помыть, чем даже постирать пакет.

Я вернулся в Новоульяновск и сдал сессию. Проблем с экзаменами не возникло вовсе. Даже готовиться особо не пришлось, хотя раньше я бы о такой лафе и не мечтал. Собственно, и не собирался просить о каких-то поблажках за пределами разумного. Как оказалось, вести о заслугах спецгруппы Горохова докатились и до моего города. Преподаватели (большинство – люди в погонах) с пониманием отнеслись к некоторым моим пробелам по непрофильным и малозначительным предметам. Профильные я и так знал назубок. В общем, экзамены сдать удалось даже без троек.

Впереди – почти месяц каникулярного отпуска. Можно провести время с Соней, друзьями и родителями.

Но почему-то отдыхать мне не особо хотелось. В прошлой жизни я всегда норовил не брать отпуск. Можно было копить его к пенсии. Но с переходом в полицию такое уже не прокатывало. Графики отпусков стали жестче, а сам отдых заставляли делить на две части, хочешь ты этого или нет. Потом вышел приказ, что внутри одного подразделения нельзя отправлять в отпуск более тридцати процентов личного состава. И началась дележка лета. Каждому хотелось чесать пузо на даче, попивая пивко под летним солнышком. У меня дачи не было и мне было все равно, в какой месяц идти (чесать пузо дома у

телевизора одинаково приятно что летом, что зимой). Коллеги за это меня обожали. Я никогда не претендовал на летний месяц, даже на правах старослужащего.

А сейчас поймал себя на мысли, что ведь впервые за хренову тучу лет я в отпуске летом. Молодой, полный сил, а отдыхать не умею.

Ну, сходил пару раз на дискотеку с Соней. В кафе посидели. В кино сгоняли. Скукота…

Сезон уличных танцулек уже месяц как открылся. Все больше звучало иностранных хитов от популярных в СССР магнитофонных групп (по радио и телевидению их, естественно, не крутили): “Абба”, “Бони М”, братья “Би Джиз”.

“Малиновки заслышав голосок” и другие душевные песни о птицах счастья уже отходили с танцплощадок, уступая модным и ритмичным “Мани, мани”, и “Багама мама”. Западная музыка стала доступнее благодаря пишущим магнитофонам. Больше не надо было платить по 40 рублей за редкий винил фарцовщикам. Хотя качество самозаписанных кассет МК-60 (кассетники “Электроника”, “Весна” и “Спутник” к тому времени активно начали вытеснять катушечные магнитофоны) оставляло желать лучшего. Недаром многие меломаны, кто ценил действительно хороший звук, так и не изменил катушкам и просидел на бобинах 19-й скорости вплоть до появления CD и окончания магнитофонной эры как таковой. Но разве это помеха, когда хочется танцевать?

Стоили кассетники недешево. Целая зарплата, а то и две. Советские кассеты-шестидесятиминутки продавались в каждом радио-магазине по четыре рубля десять копеек. Не знаю, почему именно такая цена. У спекулянтов уже можно было купить носители получше, импортные: «DENON», «MAXELL», «BASF», «SONY». Но за такое добро фарцовщики просили четвертак за штуку, и обращаться с тонкопленочными кассетами нужно было аккуратнее — наши магнитофоны очень часто любили их зажевывать, разве что не облизывались потом. И вот во избежание подобных казусов меломанам приходилось чаще наводить профилактику своих приборов. И не в сервисах, а, вооружившись спичкой с ваткой на конце, обмакивать ее в спирт и скрупулёзно чистить головки магнитофонов.

Себе я прикупил “Беларусь 301”. Новая модель бюджетного кассетника за сто семьдесят рублей в черном пластмассовом корпусе. Надоело по радио Кобзона и концерты симфонического оркестра слушать, вот и пришлось раскошелиться. Тем более, Соня часто бывала в гостях, а музыку она любит. Если можно назвать “гостями” ее приход с ночевками. Можно сказать, уже прописалась в комнате. Мне даже коменду пришлось задабривать. Подарил ей дефицитные духи “Рижская сирень”, что привез из Москвы. Марку Dzintars в советские времена купить было сложно — их привозили исключительно из Прибалтики, но в Москве тоже все можно было найти, а мне, конечно, хотелось отличиться. Потому что вообще-то я привез парфюм для Сони, но оказалось, что запах сирени ей не особо нравился. Духи она деликатно забраковала, покрыв мое лицо извиняющимися поцелуями. Сказала, что всё равно рада моему возвращению, а не духам – попытка сделать приятное однозначно была засчитана.

Так что Соня в обиде не осталась, а вот коменда очень даже обрадовалась флакону с матовыми листиками сирени. И теперь на ночевки моей гостьи смотрела сквозь пальцы.

Однажды к нам в комнату заявился сияющий Быков. Морда довольная, как у Куклачева, когда он с кошками целуется.

— Андрюха! Соня! — воскликнул он с порога. — Все, женюсь!

Быков сделал предложение Лизе. Миниатюрная студентка, что перешла на пятый курс пединститута, та самая, с которой Соня нас познакомила, ещё когда мы Зинченко-младшего на пикник вывозили, чтобы “Волгу” его обшманать по-тихому. Пока я думал о деле, друг мой втрескался по самые уши.