Назначьте ведьме адвоката
Шрифт:
Госпожу Тейлор и эти кружки, и эта кастрюлька доводили до нервного срывы. Худо-бедно, но инквизитору, в конце концов, удалось приучить себя к фарфоровым сервизам и к порциям на один глоток. «Вам с сахаром или со сливками?» — «Чёрный, если позволите. Я считаю, что нужно чувствовать настоящий вкус напитка»…
Инспектор любил горячий — чтобы язык драл — кофе из огромных кружек с четырьмя ложками сахара и сливок побольше, до светло-коричневого цвета. От утренней серой хмари и тоски лишь такой напиток и спасал, с юности проверено.
Каждый
Бутерброды доставались Тейлору нечасто, всё-таки стоили целый фартинг. А вот на кружку мамашиного кофе он всегда старался наскрести, хоть иногда это и было трудновато. Но лучше уж обойтись без обеда, чем без горячей кружки.
В полдень появлялась Мамаша и жизнь на пристани останавливалась. И даже всесильный начальник порта с этим ничего поделать не мог, да и не пытался. Кофе в двенадцать часов дня — это святое. Без его сладости, от которой нещадно ломит зубы, до вечера не дожить. Спина треснет под неподъёмными мешками и ящиками, колени подломятся, нога соскользнёт-таки с мокрых, трясущихся, будто в припадке сходен.
По крайней мере, именно так и казалось: не выпьешь кофе — треснет, подломятся, соскользнёт. А тут: лежишь на мягких тюках с шерстью. В стороне, дымя дешёвыми самокрученными папиросами, негромко толкуют о чём-то своём мужики. Кружка ещё почти полная, а напоследок, на дне обязательно останутся не растворившиеся крупинки сахара, которые нужно вытряхнуть в сложенную ковшиком ладошку и слизнуть языком. А перетруженные мышцы уже не так мучительно ноют. И Мамаша, может, подойдёт напоследок, неловко неумело по волосам погладит, вздохнёт о чём-то своём…
Тейлор криво усмехнулся собственному отражению. Оказывается, он перед зеркалом стоял и, наверное, уже довольно давно — кофе успело порядком остыть. Задумался, понимаешь, в воспоминания ударился. Ну что ж, все мы человеки и ничто человеческое нам не чуждо.
Инквизитор одним глотком допил тепловатую, как парное молоко, жидкость. Было совсем невкусно, но не выливать же!
— Господин, — скорбно сообщил Джинс, появившийся на пороге бесшумно, словно призрак. — Вы велели подготовить вам рубашку с плоёной грудью. Но тут…
— Её погрызли мыши? — предположил инспектор. — Или моль?
— Господин Тейлор, — оскорбился в лучших чувствах старый слуга. — Вы вот шутить изволите, а у меня никогда!.. Я не позволю себе!..
— Да знаю, знаю, — оставив чашку под зеркалом, инквизитор подошёл, приобнял камердинера за плечи, подтолкнул в сторону гардеробной, — мимо тебя ни один таракан не проскочит. Так что там с рубашкой приключилось?
— Да вот, извольте взглянуть, служанка воротничок сожгла, пятно осталось! — со слезой в голосе и почему-то полушёпотом сообщил Джинс, сунув белый ком едва не под нос хозяину.
Тейлор ком послушно изучил и отодвинул его в сторону.
— Других рубашек у меня нет? — поинтересовался скептически.
— Да как же нет? — возмутился камердинер. — Все в полном порядке. Только вот с манишкой у прачки, да с отложным воротничком у неё же. А остальные, извольте убедиться…
— Сколько?
— Что… сколько? — осторожно переспросил Джинс.
— Остальных рубашек у меня сколько? Ну, если не считать тех, с отложной манишкой и воротничком?
— Так ведь… все тридцать… — старик нахмурился, — я хотел сказать, все тридцать две…
— Клянусь тебе, — торжественно заверил Тейлор, — гибель сожжённых служанкой манжет я переживу! Дай что-нибудь нацепить и поеду уже. Наверняка в управлении с фонарями ищут, — часы в столовой, как по заказу, деликатно, но настойчиво, пробили девять раз. — О! — поднял палец инквизитор. — Слышишь? Так что давай одеваться и вперёд — на службу отечеству и родной инквизиции!
— Мантию какую подать? — деловито осведомился слуга.
— О Господи! — инспектор с силой растёр переносицу, только б орать не начать. Стоит, стоит напомнить себе: кричать на слуг и подчинённых — дурной тон, верх невоспитанности. А потом ещё разок повторить. И выдохнуть. И вдохнуть. — Дорогой мой Джинс, они одинаковые. Честно, мне всё равно. Только побыстрее, хорошо? И вели запрягать карету, я выезжаю через двадцать минут.
— Почту просматривать станете?
— А там есть, на что смотреть?
— Секретарь госпожи Тейлор отобрал то, что вас может заинтересовать. Приглашение на фуршет к госпоже Райсер, на партию в преферанс к господину Керру, премьера в театре…
— Отнеси на кухню, — рассеянно велел инспектор, пальцем откинув тяжёлую крышку малахитовой шкатулки, — и скажи, наконец, какую ты рубашку выдашь! Я даже понятия не имею, которые запонки надеть. А мне выезжать через двадцать минут!
— Если позволите дать вам совет, то я порекомендовал бы или с гранатами или золотые, те, что без вензелей. А зачем почту на кухню относить?
— Без вензелей, так без вензелей, — согласился инспектор, выуживая из шкатулки бархатный мешочек. — А почту на растопку, кухарке пригодится.
— На вашем месте я не стал бы пренебрегать светскими…
— Как хорошо, что ты не на моём месте, правда? — отчеканил Тейлор, захлопывая крышку ларца.
Джинс молча поклонился и удалился, умудряясь спиной выразить всё, что он думает о хозяйском поведении. Ничего хорошего камердинер не думал. Но инспектор уже давно научился не обращать внимания на мнение слуг. Ну почти научился. По крайней мере, совершенно точно виду не подавал.