Не алё
Шрифт:
– Как это не хочешь? Все рожают, а ты не хочешь! В этом же смысл жизни – плодиться и размножаться! – искренне удивляется мать.
– Как-то странно человеку, сделавшему два аборта, цитировать Библию, не находишь?
– Ха! – Мать произносит это междометие как весомый аргумент и ненадолго замолкает.
Она отпивает вино большим глотком, потом вновь подхватывает падающее знамя разговора, который мы с ней ведем уже не первое десятилетие:
– Ну а в чем тогда, по-твоему, смысл жизни? Ты знаешь? Вот ответь мне. Интересно послушать.
– По-моему, смысл жизни – это быть счастливым.
– Ха! Ну ты даешь. Все вы такие – эгоисты.
Какое-то время мы сидим в тишине, но я знаю, что это лишь затишье перед решающей схваткой.
– Конечно, я понимаю, твоему поколению не повезло. Попали вы в эту мясорубку, в Перестройку проклятую. Все детство у вас исковеркано, поэтому вы такие и выросли: ни в жизни не пристроились, ни свои семьи не создали. Трудно вам все дается.
– А зачем, чтобы что-то оставалось? Я не фараон, мне пирамида не нужна. И не королева английская, чтобы трон кому-то оставлять. Да и гены у меня не сильно хорошие, чтобы их дальше передавать.
– Гены – да, гены не перешибешь, – соглашается она со мной, – гены тебе достались – не позавидуешь. Но я же не знала, что так получится! Когда мы росли и жили, всё по-другому было! У нас в Союзе всё было просто и понятно. Вот я встретила твоего отца, разве я знала, что он такое чмо? Что он моральный урод и садист? Нет! Откуда? Я встретила его, москвича, с высшим образованием! Партийный! На заводе работал. Все прилично, из хорошей семьи. Все – с институтами за плечами, с партбилетами. Дура! Думала, что мне повезло. Выбилась в люди – и вот что я получила.
Эту историю я слышала много раз, но не перебиваю. Во-первых, это бесполезно. Во-вторых, ей необходимо выговориться. Может, потом станет легче на душе, а может, и нет. Но мне не сложно выслушать в миллионный раз, какое дерьмо мой отец. Все-таки это лучше, чем выслушивать в миллиардный, какое дерьмо я.
– А у меня же были варианты, – продолжает вспоминать мать, – еще один за мной тогда ухаживал, но робкий какой-то. Я понимала, что ничего с ним не получится. Так, роман на время отпуска. А пора было замуж выходить! Времена-то были другие. Мне уже тогда было двадцать восемь – засиделась, стыдно перед соседями. Мать всё шпыняла, что я никому не нужна. Старая дева! Это сейчас все по танцам носятся до седых мудей, ищут себя, меняют мужей, любовников, книги психологические читают. Вон по телевизору показывают что! Пугачева на старости лет аж двоих детей родила! Тогда такого не было, о таком даже не слышали и думать не могли. Хорошее было время, простое и понятное. Ради чего мы жили – всё было известно, всё расписано.
– И ты во всё это верила?
– Во что? – переводит дух мать.
– Ну, в коммунизм. Неужели правда верила, что в СССР будет коммунизм?
– Нет, честно, не верила. Думала, что социализм будет, это да. А коммунизм слишком на сказку похож. А сказок в нашей жизни не бывает. Но все равно тогда лучше жили, честнее. Все были одинаковыми, пусть бедными, но равными. И вот, значит, встретила твоего отца. Такой весь положительный – целый год за мной ухаживал, ездил в нашу деревню из самой Москвы! Полтора часа туда, полтора часа обратно! Это ж надо. Я еще в Таллинне поняла, когда мы познакомились, что он настроен серьезно. С глупостями не приставал, только ручку целовал да провожал всегда после танцев. И лет ему тоже было много – почти тридцать! Думала, значит, всё серьезно, пора уже жениться, созрел кадр, вот и ищет подходящую. Мне бы тут задуматься, а чего ему в Москве девок, что ли, мало? Почему до сих пор не женат? А потому что в Москве девки ушлые, умные, а я – дура деревенская, простая, все за чистую монету принимала. Эх, тогда бы мне мозги, как сейчас! Я бы его турнула пинком под зад и не вспомнила ни разу! Сволочь.
– Однако ж тридцать шесть лет вы женаты, – говорю я.
– Да, тридцать шесть. Вся жизнь похерена.
– Могла бы развестись.
– Да, могла! И куда я тогда пошла бы с тобой? Обратно в деревню, к моей матери? Да еще с ребенком на руках? А там отец-алкаш, бывший зэк, и мать, которая, кроме двора и скотины, ничего в жизни не видела, и что там мы бы делали? Кем бы ты там выросла, умная такая? Я ради тебя в Москве и осталась, ради твоего будущего всё это дерьмо терпела. И не смей мне ничего говорить! Развелась бы! Легко рассуждать! Он же не сразу свое истинное лицо показал, а потом, когда я уже тобой беременная была. Я думала, у москвичей с высшим образованием в семьях мордобоя не бывает, все культурные, столичные, едят с белых тарелок, вилками-ножами пользуются. Наивная! А оказалось-то всё, как у нас, в деревнях – и пьют, и бьют, и матом орут.
– Зачем же он тогда к тебе ездил в деревню? Неужели так сильно влюбился?
– Да кто его знает! Не нужен он был никому. Москвички от него шарахались. А ко мне приедет – голодный, шасть – сразу за стол. Я его накормлю. В деревне-то, может, и жили небогато, но еда всегда была – курица, картошка, сметана своя. Сидит сытый, довольный, планы строит, как жить в Москве будем. Как он мне всё купит, как у нас телевизор
– Жуть какая.
– Не жуть, это время такое было. Всё доставалось тяжело, с трудом. Это сейчас всё доступно – бери не хочу, лишь бы деньги были. Одно купил – поносил, выкинул – не жалко, еще в магазинах есть. А тогда и с деньгами не достанешь, да и денег не было лишних. Но всё равно жили, и жили хорошо. Это Перестройка всё испоганила, все жизни перевернула. Мы тогда как раз в Москву переехали, ты родилась, маленькая была, жили в коммуналке. Ты помнишь, нет?
– Помню, конечно.
– Комната хорошая была, двадцать три метра, потолки высоченные. Но больше ничего там не было. Ни дивана, ни стола. Отец твой туда с двумя связками книг переехал от родителей – вот и всё его приданое. Покупали мебель на мои деньги, на то, что скопила, да немного мои старики добавили. Устроилась к нему на завод, на проходную, на самую низшую должность, хотя в деревне у себя я была учительницей русского языка! Меня вся деревня знала и уважала. Дети цветы дарили, родители – кто коробочку конфет, кто сало, кто вино домашнее, – у кого какие возможности были, но все старались как-то. А тут – Москва! А как только жизнь наладилась, даже в театры ходили, в кино ходили – всё накрылось. Горбачев этот, сука, всю страну развалил на американские деньги. Как мы жили тогда? Вам такое и не снилось! Выживали мы, да еще детей на себе тянули. С подругой моей с завода носились в обеденный перерыв по секонд-хендам, в куче вонючего тряпья искали для своих детей вещи. На всех фотографиях из садика ты в джемперах из этих секондов, а больше ничего приличного не достать было. Тряпки эти нам, в нищую Россию, свозили с Запада, с убитых бомжей и негров.
– Мам! Ну с каких убитых негров? Выдумаешь тоже! Это тебе по телевизору в вечерних новостях рассказывают?
– А с кого же шмотье снимали? Там знаешь сколько было военных бушлатов и курток-хаки? Все секонды только ими и были забиты. Детского-то не так много было. А если и было, то только немецкое. Из Германии, причем не нашей, а их, западной. Той, которую мы победили! Ты только вдумайся! Мы их победили, а они нам потом помощь присылали! Это ж надо такое, в страшном сне не приснится!
– … – вздыхаю.
– И гречку ели, гречку эту бесконечную. Завод наш, конечно, тут же схлопнулся. Куда бежать? К кому проситься? Кто поможет? Были мысли даже в деревню ехать обратно, там на земле хоть с голоду не умрешь. Земля прокормит. Но хорошо, что не уехали. Отец бы там спился к чертям собачьим, он слабый, он бы не смог там жить. Он и тут-то, в Перестройку, еле выкарабкался. Другие мужики, наоборот, такую деятельность развели, кто в челноки пошел, кто в бандиты, кто в правительство пролез, кто за границу умотал, а этот… Бегал по знакомым, спрашивал, есть ли работа какая, и то после моих скандалов. Поскандалю с ним вечером – руку на меня поднимет, ударит, а с утра совесть мучает, интеллигент все-таки. Аллочка, прости меня, всё сделаю, скажи только что! Я и пользовалась случаем, посылала его по знакомым работу искать. Так и нашел, пристроился, поднялся, стал даже доллары домой носить! И я работу нашла, подруга меня пристроила в фирмочку. Выдюжили как-то. А эта сволочь всё быстро забыла… Как я его поддерживала, как старалась для всех нас, для семьи. Работу нашел, а привычка жену бить осталась – так вечерами и замахивался. На работе хи-хи да ха-ха с местными секретутками, душа компании, блин! Анатолий Павлович – лучший работник! А дома другая рожа выползала, придет злющий, слова ему сказать нельзя, чуть что – орет, глазами вращает, желваки ходуном ходят. Хоть и сталинский дом, а соседи все равно всё слышали. Стыдно-то как было! Выйдешь в общий коридор, на кухню или в туалет, а соседки тут как тут и смотрят с таким, знаешь, то ли любопытством, то ли презрением. Ну я и поняла, что жить так дальше невозможно – надо квартиру отдельную получать. А это уже не Союз, это уже другая страна, капитализм, чтоб ему! Тут так просто, за хорошую службу-дружбу, квартирами не разбрасываются. Это в советское время людям государство помогало, теперь всё сами – крутитесь, как хотите. А нет – так подыхайте, слабые не нужны. Законы стали другие, волчьи!