(не) беги от меня, малышка
Шрифт:
И, похоже, что он чувствовал то же самое!
Потому что сдавленно застонал мне в губы, руки его стали еще жестче, уже сдирая с меня домашнюю футболку, жадно трогая грудь, тут же занывшую в диком желании еще, еще, еще! Больше прикосновений, больше, больше, больше!!!
Я выгнулась в его руках и тихо охнула, почувствовав горячие губы, скользящие по груди.
– Тихо, тихо, тихо, малышка, – тут же зашептал Петр, поспешно закрывая мне рот ладонью и мягко укладывая на пол. Прямо на ковер. – Диван скрипучий, не пойдет, разбудим
Я только кивала в ответ на его лихорадочные команды, покорно позволяя себя раздевать, вытаскивать из домашних спортивных штанов, пытаясь и его раздеть, но руки дрожали. Пальцы не слушались, промахивались мимо пуговок…
Да и не нужна была моему пожарному помощь в раздевании. Он все сделал сам, настолько быстро, что сразу становилось понятно, норматив не забыт.
Сел, опираясь спиной на диван, дернул меня на себя, усаживая и сразу проникая всей длиной. Без прелюдий и предупреждений.
– Аххххх…
Меня так выгнуло от шока первого проникновения, что Петр еле успел рот закрыть опять ладонью.
– Ти-хо… – захрипел возбужденно, и тут же, словно в противовес своим словам, несдержанно и жестко толкнулся в меня.
И опять вынужден был поймать мой стон. Потому что это было до невозможности остро и горячо!
И терпеть, ждать, молчать… Не могла! Вот просто не могла! Не способна была на это!
– Черт… Какая у меня шумная малышка, – тихо засмеялся Петр, прижимая меня к себе и легко переворачивая нас обоих, так, чтоб я оказалась полностью под ним, на ковре.
Большой и сильный, мой пожарный укрыл меня своим телом, запечатал ладонью рот, не позволяя прорваться ни одному звуку, и начал медленно, но невероятно глубоко двигаться, бесконечно целуя, шепча, какая я красивая, как он меня хочет, и что нам обязательно нужно будет в спальню дополнительную шумоизоляцию. А еще лучше, дом, где будет отдельное наше крыло.
Потому что он хочет слышать, как я кричу.
Его шепот, его медленные сильные движения, его жадные быстрые поцелуи, его рука на моих губах… Это настолько выносило за грань, настолько сводило с ума, что я не выдержала долго. Не смогла просто.
Трясло меня сильно, глаза закатывались, живот сладко и мучительно сводило.
А мой пожарный не гасил огонь в этот раз. А лишь распалял сильнее и сильнее. А затем, стоило мне чуть-чуть отдышаться, еще раз. И еще. До полного изнеможения. Сладко и долго. Мучая и сводя с ума.
И вот теперь, за окном только начало светать, впереди был трудный день…
А у меня не было больше сил. Только на легкие ласки, потому что, несмотря на нашу долгую сладкую ночь, пальцы оторвать от него было физически невозможно. Больно.
Петр лежал, дыша размеренно и спокойно, и рассказывал мне, как сходил с ума в Москве, не понимая, что со мной не так, что с ним не так. Как увидел уже здесь фото сына.
И
И как вспоминал, все эти десять лет вспоминал малышку, с огромными глазами, спасшую его от погружения в бездну. И думал, была и она вообще, эта малышка?
И как искал, правда искал.
Но в больнице удачно сделали вид, что меня не было.
И дальше никто не стал копать.
И вот теперь про сына…
– Другой? – переспрашиваю я, теряясь в утренней неге. Это моё самое лучшее утро в жизни. Самое лучшее.
– Да… Я был разбойником, а Данчик – очень рассудительный для своих лет, очень развитой. Я посмотрел программы, которые он делает для компьютера… Надо Игорехе показать. Думаю, ему нужно нажимать на математику. Он кем хочет стать?
– Догадайся, – усмехаюсь я, утыкаясь носом в его кожу, вдыхаю запах своего мужчины.
– Юристом?
– Нет, он хочет быть, как его отец. Пожарным.
– Малышка, черт… – Петр выдыхает, прижимает меня к себе, словно спрятать пытается, уберечь. Снова. – Я так виноват… Ты простишь меня? За всё, что произошло. Простишь?
– Нечего прощать, – улыбаюсь я, осоловелая от счастья, пьяная от любви.
– Как же ты… одна.
– Да нормально я одна. Люди хорошие кругом оказались. Одна Ириска со своим позитивом меня так поддерживала, что до сих пор на плаву держусь и не думаю тонуть. В гости ходила, на праздники, даже на концерты и в кино, когда Богдан подрос. И потом, когда я работала, не могла Богданчика из сада забирать, со школы, она помогала… Выкрутилась, в общем. Никто не виноват в произошедшем, просто так получилось, – он меня гладит по волосам и я чувствую, что засыпаю. Ещё только пять утра, могу ещё часок-полтора урвать. – Жизнь ключом била, некогда было плакать.
Это я уже сквозь сон бормочу, Петр усыпляет своими ласками.
А просыпаюсь уже в восьмом часу. Отдохнула так, как не отдыхала, наверно, с последнего отпуска. Выспалась целиком и полностью.
В квартире тихо, только слышно, как на кухне звякает посуда.
Смотрю в телефон. Там два сообщения от Пети и одно от Богдана.
Мои мужчины предупреждают меня, что всё в порядке. Один на работе, другой в лагере.
– Эль, у меня блинчики с вареньем, – заглядывает в гостиную Иришка, – будешь?
– А ты чего ещё не на работе?
– Уволили, – натянуто улыбается лисичка, – вчера еще. Хотела тебе сказать, но как-то… Ничего, новую найду.
– Ириска! Не дрейфь. Пока я работаю, у нас всё отлично.
Она неожиданно смеётся, красиво, звонко.
– Твой Пётр Григорьевич то же самое сказал. Хороший он. И Данчик прямо влюбился в него. Сегодня даже бриться с ним ходил.
Я тоже рассмеялась. Ну, да. Богдана теперь от отца не оттянуть будет. Так тепло в груди становится, так сладко.