Не бойся Адама
Шрифт:
– Срок нашего контракта истек. Мы свободны. Так сказал эта свинья Арчибальд?
Поль кивнул в ожидании продолжения.
– Свободу, которую он вдруг решил нам возвратить, мы, насколько я знаю, никогда и не теряли. Мы не его служащие и никогда ими не были. Мы по собственному желанию согласились помочь ему в расследовании запутанного дела. Он дал нам отставку, – ну и что?
Под грохот мотора они влетели на окруженную колоннадами восьмиугольную площадь как раз тогда, когда первый луч солнца прорезал плотную пелену дождя. От мостовых
– Но никто не вправе решать за нас, что нам делать дальше.
– Ты хочешь сказать, мы продолжим, несмотря ни на что?
– А ты решил дать задний ход?
– Нет.
– Тем лучше. Я тоже.
Они взглянули друг на друга и рассмеялись.
Поль и Керри подъезжали к отелю. Заложив крутой вираж шофер остановил машину. Первый взгляд он бросил не на счетчик, а на часы, чтобы увериться в своем мастерстве. Несмотря на солнце, освещавшее дальнюю часть площади, дождь не хотел сдаваться и поливал землю теплыми струями воды. Поль распахнул плащ, чтобы укрыть Керри. Они добежали до входа, поднялись в свои комнаты, приняли душ и переоделись, Облачившись в белые брюки и завязав на талии элегантную блузку Керри пришла в комнату Поля. Она уселась в кресло, а Поль завернувшись в белый гостиничный халат, растянулся на кровати, положив руку под голову.
– Первым делом, – начала Керри, – надо отыскать ту девицу. Необходимо проверить адрес в Нью-Йорке, который нам дал Джонатан. Вот, не успели сразу сообщить об этом в Провиденс, а теперь так и так поздно. Придется пахать самим.
– Интересно, чей это адрес: частного лица или каких-нибудь экологов?
– Это может быть просто ловушка. Чтобы подобраться к ним, надо придумать себе легенду, а мне и вовсе лучше держаться в стороне, потому что эти ребята меня уже знают.
– В «Одной планете»?
– Возможно, не только. Слухи распространяются быстро.
Говоря, Керри машинально теребила узел на блузке. Поль никак не мог отделаться от мыслей об этой Жюльетте, в чьих руках был ключ от всего дела и чье присутствие он начинал физически ощущать рядом с собой. Если только она не карта в чужой игре.
– Сегодня вечером сэр Арчибальд доставит тебя в Нью-Йорк. Когда ты от него отделаешься, не садись на самолет до Атланты, а бери такси и поезжай на Манхэттен.
– А ты? – спросил Поль.
– Все, чего я хочу, это остаться с тобой, но мне придется прокатиться по Европе прежде, чем мы снова встретимся.
– Поглазеть на витрины в Милане…
– К сожалению, нет, но это и к лучшему. Послушай-ка, этой ночью мне что-то не спалось, и я просмотрела почту, которую в последние дни нам присылал Тайсен. Там было кое-что весьма интересное об этом польском профессоре из Вроцлава.
Поль понял, что Керри в очередной раз вырвалась вперед, но теперь его это не задевало.
– Представь себе, что Рогульский не всегда работал на Востоке. В 1972 году он получил стипендию и два года провел в одном из австрийских университетов.
–
– А вот что. Догадайся, что он там изучал. Философию у некоего Конрада Фрича. Тебе это о чем-нибудь говорит?
– Ничего.
– Мне тоже. Пожалуй, слабоваты мы в философии.
Поль готов был это признать, но восполнять пробел в образовании ему хотелось меньше всего.
– Так вот, я поглядела в Сети, и знаешь, что я обнаружила? Этот Фрич – один из гуру защитников окружающей среды, у него несколько пухлых трудов в той области, которую называют фундаментальной экологией. Он оказал огромное влияние на университетскую публику по всему свету.
– Ну и?…
– Надо бы побольше узнать о том, с кем там общался Рогульский, и повидать славного профессора Фрича – ему уже стукнуло восемьдесят восемь. Может быть, он и есть та ниточка между поляком и американцами, которой нам недостает. Если она существует, конечно.
Безупречная логика. Керри была права по всем пунктам.
– Значит, ты едешь в Австрию?
– Совсем ненадолго. Я бы хотела встретиться с тобой в Нью-Йорке самое позднее через три дня.
Быть полицейским в Филадельфии – не очень-то завидная судьба. Спокойствие здесь только внешнее: всем кажется, что жизнь в городе замерла, а на самом деле в Филадельфии не меньше работы, чем в Майами или в Чикаго. К счастью, на склоне лет тут еще можно рассчитывать на несколько теплых местечек. Бертону Хопкинсу в его шестьдесят два досталось одно из самых желанных: он охранял Мемориал.
Работа заключалась в том, чтобы изо дня в день мерить шагами маленькую, засаженную деревьями площадь, где единственными выходящими из ряда вон происшествиями оставались перебранки пожилых дам с их песиками. Бертона часто фотографировали туристы, и иногда ему казалось, что он и сам стал частью исторического достояния страны. Его добродушный вид, нависающий над поясом живот и пугавшие детей усы безошибочно указывали на принадлежность Бертона к давно ушедшим временам, когда полицейских уважали, знали в лицо и даже иной раз любили.
Помимо прочего, он жил совсем недалеко от работы и ходил к Мемориалу пешком, вдыхая уличный воздух и запахи разных времен года. Больше всего он любил весну. В Пенсильвании она запаздывает, но приходит всегда как-то сразу, словно приехавший без предупреждения друг, которого ты и не надеялся уже увидеть.
В его возрасте Бертону больше не приходилось стоять на страже порядка. Он просто задирал нос и всматривался в бледно-голубое небо, видневшееся между стеклянными зданиями. Вот почему он и не заметил в то утро остановившийся возле одного из гаражей «шевроле». Когда Бертон поравнялся с машиной, ее дверца открылась, и на мостовую вышла женщина. Темноволосая, очень стройная, в чуть великоватом для нее пальто, она быстрым шагом приблизилась к старому полицейскому.