Не бойся Адама
Шрифт:
Фрич продемонстрировал Керри теплицу, где с гордостью похвалился своими фуксиями и лимонными деревцами. Потом пришла очередь кроликов, индюшек и ручных гусей, которых он, по-видимому, обожал. С большим трудом Керри удалось вернуть разговор в прежнее русло.
– Вы так и не рассказали мне об идеях, родившихся у вас в шестьдесят седьмом. Ну, тех, которые грозили превратить вас в маргинала.
Они стояли на птичьем дворе. Фрич вытянул руки вперед и дал двум гусям пощипать свои пальцы. Лицо его озарило вдохновение, а глаза посветлели.
– Да, это случилось именно здесь. Я приехал сюда повидать родителей. Тогда-то мне и пришла в голову эта мысль. Тема захватила меня целиком, понимаете?
– Какая тема? Демография?
– Да, размышления о гибели, которую мы, люди, несем породившей нас природе.
Гуси крутились вокруг Керри в надежде, что им удастся поиграть и с ее пальцами, но она с трудом выносила всякую живность и едва сдерживалась, чтобы не дать им пинка в жирные гузки. К счастью, Фрич, поглощенный своими мыслями, этого не замечал.
– Мне явился образ двух неблагодарных сыновей, доводящих своими капризами бедную мать до разорения. Ведь мы так же поступаем с природой, не правда ли? Но вот, представьте, что один из сыновей использовал достояние матери, чтобы зажить своей жизнью, стать богатым и независимым. Другой же так и остался капризным и жалким паразитом. Так кто же из них приносит меньше горя своей матери? Богатый. По крайней мере, когда-нибудь он уйдет и в свою очередь сможет помочь ей, а нищий всегда останется на ее иждивении.
Керри не знала, что ее больше раздражает: гусиный помет под ногами или все эти сентенции.
– Простите, профессор, но я что-то озябла. Может быть, нам вернуться? Вы сможете тогда разъяснить мне смысл вашей метафоры. Бедный сын, богатый сын, не совсем понимаю…
– Как! Вы не понимаете? – воскликнул профессор, с сожалением прикрывая калитку, ведущую в птичник. – Богатый сын – это развитый мир, промышленная цивилизация. Бедный сын – это страны третьего мира.
Они подошли к небольшой застекленной двери с тыльной стороны дома и почистили обувь на коврике в форме ежика. Потом они пересекли весь дом и снова устроились на своих местах в кабинете.
– В тот день я поступил точно так же: бросился к столу и записал свои мысли. Я назвал свою идею апорией развития.
– Апорией?
– Это философский термин, обозначающий проблему, которая не имеет решения, непреодолимое противоречие. Вот что такое апория развития: промышленная цивилизация, спору нет, губит природу, но, с другой стороны, она предлагает решение проблем, которые сама же и порождает. Все развитые страны, к примеру, имеют нулевой или отрицательный показатель прироста населения. Напротив, в отсталых странах, у, так сказать, бедного брата, численность населения постоянно растет. И разбухание этого муравейника, не сопровождаемого никаким развитием технологий, имеет драматические последствия: масштабная вырубка лесов, расширение территории пустынь и бесконтрольный рост мегаполисов. Так вот, когда размножение человечества вышло на этот уровень, не стало больше никакого решения проблемы. Стимулирование промышленного развития этих стран обернулось бы катастрофой. Посмотрите, что происходит в Китае с тех пор, как он встал на этот путь. Только представьте себе, что будет, если все китайцы, все индусы и все африканцы станут потреблять столько же, да что там, всего лишь половину того, что потребляет американец!
– И какие же выводы вы делаете?
– Именно это вызвало бурю эмоций и ожесточенные споры на моем семинаре. Если довести эту логику до конца, экология должна озаботиться бедным сыном, а не богатым.
В голове Керри начали складываться фрагменты головоломки. Это была самая суть логики «новых хищников» – неотесанная мысль Хэрроу, приправленная изощренным философствованием Фрича.
– Что вы имеете в виду, говоря «озаботиться»?
– Просто-напросто то, что экология не должна тратить силы на борьбу против индустриального общества, даже если его есть в чем упрекнуть. Да, оно достойно порицания, но ведь это всего лишь малая часть населения Земли и ее территории. Эта цивилизация постоянно увеличивает коэффициент полезного действия промышленности, борется с загрязнением среды, разрабатывает новые технологии замкнутых циклов производства. Большая его часть действует ныне в виртуальном пространстве, что практически никак не влияет на состояние среды обитания. При условии, что она не распространится на другие культуры, наша модель развития
В двери показался гренадерский силуэт Хильды, обменявшейся с профессором каким-то знаком.
– Вы останетесь на обед? Сегодня среда, будут канедерли с сыром. Типичное южнотирольское блюдо.
– Мне не хотелось бы вас беспокоить, – ответила Керри.
Ничто не могло так обеспокоить профессора, как перспектива пропустить время обеда. Он утвердительно кивнул Хильде.
– Ну да, – сказал он, снисходительно улыбаясь. – Вот чем я дышал тогда вместе с моей студенческой братией. Мы пришли к заключению, что важнее всего помешать расползанию по миру индустриальной цивилизации. Все парадигмы развития были поставлены под сомнение. Стремление направить страны третьего мира по пути промышленно развитых стран можно оправдать с человеческой точки зрения, но с позиции защиты окружающей среды это стало бы самоубийством.
Серая кошка, которую Керри раньше не замечала, стала тереться о ноги профессора. В доме царила такая тишина, что был отчетливо слышен звук поглаживания шелковистой шерстки о жесткую ткань брюк.
– Главное – утверждали мы в то время, – взять под контроль рост населения бедных стран.
– Взять под контроль… Но как?
– О, об этом мы яростно спорили, можете мне поверить. Некоторые из ребят были очень подкованы в этом вопросе и предлагали весьма радикальные меры. Они полагали, что надо любой ценой сохранить традиционную социальную структуру стран третьего мира со всеми ее обычаями, племенными вождями, малопроизводительной экономикой и так далее. Им казалось преступным осуществление медицинских программ, которые снижают смертность при постоянном уровне рождаемости и тем самым запускают механизмы демографического роста. По их мнению, не стоило ввязываться в бесчисленные локальные конфликты, противостоять пандемиям и кризисам мальтузианского толка, которые возникают из-за несоответствия численности населения продовольственным ресурсам. Короче, там, где рационализм еще не сокрушил традицию, люди должны быть чуть менее людьми и чуть более биологическим видом с собственными формами поддержания равновесия, своими рисками и хищниками. В шестидесятых годах такой подход еще можно было реализовать. Третий мир тогда не утратил связи со своими корнями, и эту связь следовало закрепить.
– Все это довольно… дерзко. В эпоху провозглашения независимости множества стран выступить против современного развития…
– Да, именно поэтому я и старался немного охладить их пыл. По окончании занятий я заявил, что все это очень захватывающе, но отвлеченно и несколько преждевременно. Следует продолжать думать. Международное общественное мнение еще не дозрело до понимания таких идей. Я признанный мыслитель, и мне прощают некоторую крайность суждений, но при условии, что они не подрывают определенных устоев.
– Что они отвечали на это?
– Мне кажется, что они сами все понимали. В любом случае ребята относились ко мне с уважением. Они бы не осмелились оспорить мой выбор.
– Вы когда-нибудь позже встречали студентов выпуска шестьдесят седьмого года?
– К сожалению, нет. Некоторые мне писали. Они очень много пережили за этот год. Тот факт, что результаты наших работ никогда не публиковались, создавал у них впечатление, что они окружены некой тайной.
Кукушка хриплым голосом выходящей в тираж певицы возвестила полдень. Профессор, по-видимому, уже справился со своими собственными часами. Он встал со своего места еще до первого «ку-ку». Керри и Фрич прошли в гостиную. Один угол ее был превращен в столовую с деревянными скамьями, шедшими вдоль стен. На белоснежной скатерти красовалась целая симфония фарфоровых тарелок и маленьких серебряных вещиц, которые Фрич стал с видимым удовольствием перебирать.