Не бойся, тебе понравится
Шрифт:
– Пожалуйста, не подашь?
– кивает на вешалку напротив, а потом опускает взгляд на свою ногу.
– Связки потянул по ходу, не наступить.
В изумлении делаю то, что он попросил - снимаю с вешалки серую спортивную сумку и аккуратно ставлю на его колени.
Эмиль, морщась, словно даже этот звук приносит ему невыносимую боль, медленно расстёгивает молнию сумки и достаёт что-то похожее на плотную тканевую косметичку.
– Не поможешь?
– протягивает "косметичку" мне.
Всё ещё не отходя от шока от его кардинальной перемены, беру вещь в руки и, присев рядом на скамью, раскрываю. Это не косметичка, это аптечка. Здесь перекись, бинт, пластырь, блистеры с довольно сильным обезболивающим.
Больше ничего не спрашивая, отвинчиваю крышку с перекиси и лью жидкость на ватный диск. Затем медленно подношу диск к его лицу и аккуратно убираю с рассечённой брови подтёки крови.
Эмиль плотно смыкает веки и расслабленно откидывает голову назад. Он спокоен. Он мне доверяет. Внутри меня же словно взрываются маленькие вулканы, и я счастлива, что он не видит то, что со мной творится, потому что я более чем уверена, что всё без труда читается по моему лицу.
Шок, неловкость, бешеное волнение, градус которого зашкаливает за все разумные пределы, когда уже следующий ватный диск касается уголка его губ, которые вблизи оказались такими чувственными...
Я обрабатываю его раны неторопливо, со стороны может показаться, что я растягиваю извращённое удовольствие лицезреть увечья. Наверное, это примерно так и есть, потому что я впервые могу бесперепятственно рассматривать так близко его лицо: видеть едва заметные тонкие шрамы, полученные в неравных боях, смотреть, как подрагивают его ресницы, как густые брови непроизвольно чуть хмурятся, когда ватный диск касается очередной ссадины.
Он красивый. Не той смазливой красотой, что зачастую нравится девчонкам моего возраста, его красота не в правильности черт, не в ярких акцентах. Его красота какая-то... грубая. Он - мужчина. И рядом с ним внутри меня вдруг начала рождаться женщина. Ловлю себя на мысли, что смотрю на его губы слишком пристально и фантазии мои сильно далеки от благопристойных.
Совершая механические движения рукой по стёсанной скуле, нагло опускаю глаза ниже и осматриваю его спрятанный под чёрной футболкой пресс, и даже, - О, боги!
– стреляю взглядом чуть ниже внушительной пряжки ремня.
– Туда меня не били, обрабатывать не нужно, - произносит он, и я вспыхиваю кремлёвской ёлкой.
Боже, как же стыдно!
Неловко дергаюсь - банка с перекисью падает на пол, растекаясь лужей под подошвами наших кроссовок.
Он смотрит на меня с иронией и улыбается. Не губами, нет, вместо его травмированных губ это делают его шоколадные глаза.
– Да пошёл ты, - парирую не слишком уверенно и с приличным опозданием.
А теперь пришла очередь улыбаться и губам... И кто бы мог подумать, что такая обычная эмоция как человеческая улыбка способна разогнать кровь похлеще чем вагончики на американских горках.
Неожиданно улыбаюсь тоже и смотрю на его пораненные губы, на краешек белоснежных зубов.
Разве может улыбка избитого мужчины вызыватьтакиеэмоции? Глубинные, слишком чувственные, затрагивать чересчур интимные струны моей заскорузлой женственности.
Теперь я понимаю, что нашла в нём Мия. Что нашли в нём все, кто тайно вздыхает по Эмилю Ветрову...
И он смотрит на меня в ответ, очень пристально и его взгляд загорается каким-то дурным огнём. Слишком... мужским.
– Ветер, ты тут?
– в дверь появляется Гарик и осекается, когда видит нас вдовоём. Не знаю, что в этот момент читалось на наших лицах, но лицо Гарика буквально перекосило.
– А чего это вы тут делаете, дети мои?
– рисует улыбку и входит в раздевалку.
У Гарика потрясающе открытая улыбка, но это просто улыбка, каких тысячи. Она красивая, но... пустая, как выпотрошенная тыква на Хеллоуин.
– Оу, у вас тут медицинский кабинет, - присоединяется, подняв с пола тюбик вытеченной перекиси.
– Лея, - "играет" бровями, - я тоже сильно ранен. Вот сюда, - трогает рукой левую половину груди.
– Не обработаешь мне раненное тобой же сердце?
Я готова придушить его голыми руками от злости!
Он пришёл и всё испортил! А ведь мы только-только начали находить контакт...Хотя от мысли какой именно контакт скулы однозначно запылали снова.
Схватив пластырь, быстро леплю его на бровь Эмиля.
– Ногу медсестре покажи.
... и спешно ретируюсь из раздевалки.
Часть 19
***После занятий домой я еду в каком-то блаженном полупьяном состоянии и едва не пропускаю свою остановку. И чем больше я прокручиваю в голове эту странную встречу в раздевалке, тем сильнее мне начинает казаться, что это просто какой-то сюр, не иначе. Волнующий, но всё-таки сюр.
Ещё пару часов назад я испытывала к нему негатив... Хорошо - негатив с примесью интереса, но исключительно потому, что мы волею судьбы оказались связаны одной историей с вынужденным, в кавычках, родством. Но сейчас, после этого странного магического эпизода в раздевалке... вектор моих мыслей изменился. В совсем иную сторону. И я прямо теряюсь от нахлынувших абсолютно неуместных эмоций.
– Лея? Будешь обедать?
– словно между делом интересуется мама, застав меня стаскивающей "найки" у входа.
– Нет, не хочу...
– делаю несколько шагов к лестнице и уже взявшись за перила оборачиваюсь: - Ты знала, что бывшая жена Виктора серьёзно больна?
– Знала, - безразлично жмёт плечом и идёт на кухню, и именно это её безразличие заставляет меня вскипеть.
Забыв о планах, следую за ней и застаю высыпающую в раковину сочные зелёные яблоки. На столе упаковка муки, форма для выпечки. Она за всю свою жизнь раза три пекла нам с отцом шарлотку, здесь же каждый день штудирует вдоль и поперёк поваренную книгу. И почему-то от этого так горько...
Подхожу ближе и стараюсь поймать её бегающий взгляд.
– У них нет средств к существованию. Совсем. Эмиль пока учится, а его мама болеет. Почемутвой, - выделяю, - Виктор...
– Лея, - строго перебивает мама, бросив обратно недомытое яблоко.
– Мы уже говорили с тобой об этом. Витя так решил, значит, у него были на то веские причины.
– Но он его сын! Да, он уже не младенец, но он ещё студент! Знает ли твой Витя, чем его ребёнок зарабатывает на жизнь? А ты знаешь?