Не бойся, тебе понравится
Шрифт:
– Не учи меня жизни, ладно? Я уже больше полугода как совершеннолетняя.
– Да послушай же ты...
– в голосе отчаяние.
– Он не бросит Мию, никогда. Чтобы он не делал и не говорил - они будут вместе. Особенно теперь, когда Мия ждёт ребёнка. Они скоро поженятся.
– Ты заткнёшься уже, наконец?
– рывком распахиваю дверь и пихаю Гарика в грудь. Расставив руки он пятится назад и едва не падает, поскальзываясь на нечищенных ступеньках.
– Плевать я хотела и на тебя и на твоего Ветрова, понял? И если со вторым всё давно понятно, то тебе я хотела дать шанс. Но
– поворачиваю за собой замок и, совсем по-детски закрыв руками уши, не слушаю, что он мне там кричит. Кричит он долго, но потом, видимо, устав в прямом и переносном смысле стучать в закрытую дверь, судя по звуку ударяет кулаком по стене и наконец-то сваливает.
Ушёл. Налил на башку помоев и благополучно сделал ноги. Какого чёрта он нёс всю эту околесицу? Чего хотел добиться?
Но самое противное в этом всём то, что его слова попали точно в цель. Он озвучил вещи, о которых я не хотела даже думать. Он обнажил мои страхи, вытащил мою засунутую в самые дальние закоулки души боль.
Эмиль никогда не бросит Мию. Чтобы он не делал и не говорил - они всегда будут вместе. Особенно теперь, когда Мия ждёт ребёнка.
Прямое попадание в обломки разложившегося сердца.
Рывком расстёгиваю молнию парки и обессиленно опускаюсь на банкетку.
Я реву, не громко, не навзрыд - просто плачу, надеясь, что со слезами выльется всё то душевное дерьмо, что никак не найдёт выхода.
Сукин ты сын, Ветров, грёбаный сукин сын, когда ты уже свалишь нахрен из моей башки!
Ладони уже абсолютно мокрые, но сырости столько, что реветь и реветь. Я думала, станет легче, я как-то смирюсь с тем, что мы никогда не можем быть вместе. Но чёрта с два. Легче не становится. Только хуже.
Вот такая она, моя первая любовь. Уродливая, кривобокая, безответная... такая, что выть хочется. И я вою. В самом что ни на есть прямом смысле.
Стук в дверь. Потом ещё один, уже громче.
Сначала мне кажется, что это игра воображения, но стук повторяется снова.
Убираю тыльной стороной ладони слёзы и, втянув носом сырость, хриплю:
– Я же попросила тебя свалить! Что непонятного?
Ещё один настойчивый стук. Секунду назад я жалела себя, но сейчас ощущаю, как чёрными клубами мозг туманит ярость. Наверное, душевное дерьмо всё ещё ищет выход. Мне хочется кого-то убить, расчленить голыми руками. Особенно того, кто заставил это самое дерьмо снова всплыть на поверхность.
Подскакиваю так резко, что банкетка оглушительно падает на пол. Поддеваю её носком ботинка и раздражённо поворачиваю ключ. Да, я вся зарёванная и страшная, ну и плевать.
– Ты можешь просто ответить мне, почему ты такой тугой? Я же сказала...
– мокрое лицо обдувает порыв ледяного ветра, и я зависаю, глядя на того, кто стоит передо мной.Это не Гарик, это Эмиль. Руки засунуты в карманы пальто, тёмная чёлка засыпанная хлопьями снега прилипла ко лбу. А глаза... Дьявольское ты отродье.
– Чего тебе нужно?
Ничего не говоря, он надвигается прямо на меня, заставляя инстинктивно семенить назад. Я тону в его глазах словно угодившая в янтарь пустоголовая муха, я вязну в его взгляде... и понимаю, что не хочу выбираться.
Толкнув за собой дверь ногой, Эмиль хватает ладонями моё лицо и целует. Так, как умеет целовать только он. Его губы - свободное падение, я вальсирую в невесомости.От него пахнет морозом и чуть-чуть абсентом. Плохой парень снова заливал какое-то горе, или обмывал счастье, врочем, плевать - сейчас его губы целуют мои и мне так сказочно хорошо.
– Извини, - тяжело дышит в ухо, сгребая в кулак мои волосы на затылке.
– Снова приехал просто полежать?
– отвечаю в тон, впитывая подушечками пальцев растаявший снег на его плечах. Я не хочу открывать глаза, я боюсь проснуться.
– А можно?
– шепчет.
Можно, чёртов ты идиот. Тебе можно всё. Только прошу тебя - не буди.
Мы сдираем друг с друга одежду, небрежно швыряя её на пол. Дамба с грохотом рухнула, всё то, что так надёжно хранилось, бурлило и пряталось - выплеснулось наружу несдержанными, даже больными поцелуями. Горячими руками по наэлектризованной коже.
Я не думаю о Мие и их ребёнке, о словах мамы, Гарике, морали и Боге... я тону в водовороте острых как миллиарды игл ощущений: в его губах, ладонях, прикосновениях к мокрым от снега жёстким волосам...
Я хочу урвать свой выстраданный кусочек счастья. Пусть даже всего один раз.
***
Мы лежим на ворохе разбросанной на полу одежды, словно два противника на поле беспощадного боя. Война продута и победивших нет. Мы оба проиграли. Но я не чувствую себя униженно повержанной - мне хорошо, под тяжестью его здоровенной руки так тепло и спокойно. Мысли дрейфуют, словно бумажный кораблик в шторм.
Что же мы натворили, два идиота. Что же мы наделали...
Он молчит, но выглядит таким безмятежным. На губах играет скупая полуулыбка. Я знаю, что скоро он оденется и уйдёт. К ней. А я останусь тут совсем одна. Умирать.
Такова цена украденного счастья.
– Я ушёл от Мии, - его слова после продолжительной тишины словно гром среди ясного неба.
Приподнимаюсь на локте, заглядывая в его подёрнутые шальной поволокой глаза. Шутить сейчас, тем более вот так... жестоко.
– Что ты сказал - ушёл?
– голос дрожит.
– В смысле, ушёл на этот вечер?
– Нет, совсем. К тебе. Ты же меня не прогонишь?
Часть 42
***
За несколько часов до...
– Так, что у нас тут?
– Мия достаёт из морозильной камеры картонную коробку и, недовольно сморщив нос, крутит в руках.
– Лазанья с соусом "Болоньезе". Хочешь?
– Валяй, - жму плечом, не отрывая взгляд от висящей на стене огромной плазмы. Не потому, что показывают что-то интересное, наоборот - посмотреть откровенно нечего, но и заняться тоже нечем, поэтому тупо перелистываю каналы, даже не задумываясь над тем, о чём там так усердно вещают. Меняются картинки, звуки, радиус съёмки. Зависаю на каком-то тупом ток-шоу: проплаченные участники лезут из кожи вон, чтобы развлечь по ту сторону экрана кого-то вроде меня, но мне их потуги откровенно по-барабану. Кто вообще смотрит подобную муть?