Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции)
Шрифт:
* * *
Неустроенность, бедность, оторванность от родных, нарушение привычного быта и образа жизни увеличивали у эмигрантов потребность в слове успокоения. Приехав в Париж, Евлогий это ощутил с первых же дней. Позднее, когда культурная и бытовая жизнь стала входить в нормальную колею, потребность в душевном успокоении, в молитве, в милосердии ослабла, но в начале 20-х годов церковь была одним из тех мест, где эмигрант мог отвести душу.
Задача, вставшая перед Евлогием, осложнялась тем, что приходских священников в эмиграции оказалось крайне мало. Рядовые священники в большинстве своем остались в советской России. За рубеж выехали главным образом архиереи южнорусских епархий. Откатываясь с отступающей Добровольческой армией, они и эвакуировались вместе с частями Врангеля. До приезда митрополита Евлогия, начавшего активно заниматься устройством духовной
Однако новому пастырю пришлось столкнуться с немалыми трудностями. Одной из них было засилие крайне правых, консервативных элементов в церковно-приходском совете главного храма русского зарубежья, который в силу своего центрального положения оказывал большое влияние на жизнь других общин. Главенствовали там бывшие сановники, генералы, крупные чиновники царской России. Интеллигенции в совете в ту пору почти не было. О косности атмосферы в совете можно судить по одному весьма характерному и почти анекдотическому эпизоду. Один из немногих представителей интеллигенции в совете И. П. Демидов, бывший член Государственной думы от партии конституционных демократов (кадетов), занимавший в Париже должность помощника редактора "Последних новостей", был исключен из совета как "левый" за то, что не воспрепятствовал публикации в газете рассказа Сергея Минцлова "Тайна", в котором члены церковного совета разглядели неканонические нюансы.
Несмотря на достаточно устойчивое материальное положение церкви в первые годы эмиграции, когда среди верующих еще имелось немало состоятельных жертвователей, церковная служба была расстроена. Богослужения велись по укороченному чину, характерному для домовых церквей. Священники ориентировались на вкусы и привычки аристократической части прихожан, видевших в церковной службе не столько духовную потребность, сколько внешнюю привычку. В воспоминаниях митрополит Евлогий рассказывает о своей "стычке" с великой княгиней Еленой Владимировной.
– Я хожу в нижнюю церковь, там служба короче, - сказала как-то княгиня митрополиту.
– Вы что же, хотите, чтобы обедня длилась не больше часу?
– спросил тот.
– Это дурная придворная привычка...
– Да вы... большевик!
– с неудовольствием заметила княгиня 10.
В первые годы, пока эмиграция еще не успела организовать систему сбора средств для взаимопомощи, большую роль играло "сестричество". Руководила им В. В. Неклюдова, имевшая большой опыт благотворительной работы в России: во время войны она работала в русском отделении Красного Креста, опекавшего русских военнопленных в Германии и Австрии. Старая дева, выпускница Смольного института благородных девиц, фрейлина, она полностью посвятила себя новому делу. Хлопотами В. В. Неклюдовой в Париже была открыта "четверговая" церковно-приходская школа при русской гимназии. По ее же инициативе стали создаваться летние лагеря для эмигрантской детворы. В первые, самые неустроенные годы многие русские семьи ютились в подвалах, в холодных и темных мансардах, и среди детишек свирепствовали легочные заболевания. Летние лагеря в пригородах Парижа, а впоследствии и на море спасли от туберкулеза многих детей.
Занимались "сестры" и сбором пожертвований. Причем принимали не только деньги, но и поношенное платье, белье, обувь - все это раздавалось остронуждающимся, а их в начале 20-х годов в Париже были тысячи. "Сестры" посещали одиноких русских в больницах, носили передачи. Через "сестер" за год проходило до 50-60 тыс. франков - сумма по тем временам значительная. Все это шло на нужды бедных, на себя "сестры" не тратили ни копейки общественных денег.
Поскольку среди эмигрантов, особенно старшего поколения, было немало больных, ослабших от несчастий и плохого питания, в эмигрантской среде большим авторитетом и почтением пользовались так называемые "разъездные священники". Здесь требовались люди, склонные к подвижничеству, самоотверженные, люди чуткого, отзывчивого сердца. Одним из таких священников был отец Георгий Спасский. До революции он был священником Черноморского флота и
Наибольший приток русских эмигрантов в Париж приходится на 1923-1924 годы. Число верующих возрастало так быстро, что кафедрального собора на улице Дарю стало не хватать. Русские колонии, возникавшие отдельными очагами в разных районах города, стремились обзавестись собственной церквушкой и своим приходским священником. Начинали с устройства обрядовых помещений в частных квартирах, где не было даже иконостаса. Потом по мере сбора средств строили временные бараки, которые постепенно обстраивались, украшались, превращаясь в подобие небольших храмов. Таких небольших церквушек по разным районам в период "русского блистательного Парижа" насчитывалось несколько десятков (по свидетельству Р. Гуля, более тридцати).
Строили и настоящие церкви по проектам оказавшихся в эмиграции архитекторов и художников. Чаще всего они были деревянными, изредка каменными. По проекту А. А. Бенуа были выстроены церкви на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа и на военном кладбище в Мурмелоне около Реймса. В Париже новые церкви ставить было практически невозможно из-за дороговизны земли. Так что из крупных новых церквей можно упомянуть лишь храм Сергиевского подворья. Много новых церквушек было построено в окрестностях Парижа, где из материальных соображений селились многочисленные русские семьи. В те годы земля в окрестностях французской столицы, даже в ближайших пригородах, была сравнительно недорога.
Одной из первых пригородных церквей была церковь в Клямаре, в 10-15 километрах от Парижа. Клямар был в то время тихим, сонным городком, примыкавшим к большому лесопарку. Ныне это один из престижных пригородов Парижа, и покупка земли там по карману разве что очень состоятельным людям. В начале же 20-х годов человек со средствами мог здесь купить целую усадьбу. Так, например, и сделал граф К. А. Бутенев-Хребтович. По соседству поселились Трубецкие, Лопухины. В Клямаре жил и Н. А. Бердяев. Удобство состояло в том, что здесь была железнодорожная станция и до центра Парижа, до вокзала Монпарнас, езды было минут пятнадцать - двадцать. В хорошую погоду ходили и пешком - по живописным холмам, через Сену и прилегавшие к самому городу яблоневые и грушевые сады и ягодники. Деревянную церковь К. А. Бутенев-Хребтович заказал на одной из столярных фабрик, в то время многочисленных в Париже и пригородах. Так что церковь фабричного изготовления поставили всего за месяц.
Первое время службу в новой церкви правил отец Александр Калашников, ставший впоследствии священником "Русского дома" (богадельни) в Сент-Женевьев-де-Буа. Однако наибольшую любовь прихожан снискал второй священник - старец Михаил (Осоргин).
Удивительна биография этого человека (не следует путать его с писателем Михаилом Осоргиным). Блестящий кавалергард, потом губернатор, он вынужден был уйти в отставку из-за того, что отказался по нравственным соображениям подписывать в 1905 году приговоры к смертной казни. Человек глубоко верующий, благочестивый, при патриархе Тихоне он стал "благовестником" и ходил с проповедями по церквам. Но в священники его рукоположил митрополит Евлогий уже в эмиграции. В Клямаре он пробыл священником-старцем до самой смерти.
Одной из самых популярных и посещаемых в Париже русских церквей некоторое время была церковь на улице Лекурб. Существует она и поныне. Здесь в округе осела значительная колония русских. Район этот считался непрестижным, хотя и находился неподалеку от центра столицы, и квартиры тут были недороги. Дома в три-четыре этажа в 20-е годы не имели газа, на верхние этажи не подавалась и вода. В сущности, район этот и до сих пор сохраняет свой былой облик, и на стенах старых домов можно и поныне увидеть голубенькие эмалевые таблички "Вода на всех этажах": в то время это считалось признаком хорошего, добротного дома.