Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции)
Шрифт:
Речь Маркова даже на слух эмиграции прозвучала явной политической подтасовкой. Русский народ, только что переживший тяжкие испытания гражданской войны и политики "военного коммунизма", действительно жаждал перемен. Жаждал новой политики, которая пришла с нэпом. Жаждал движения к нормальной, а не военной экономике, но отнюдь не возвращения России к монархии, повергнутой Февралем 1917 года.
"Умеренные" делегаты Карловацкого собора (в их числе был и митрополит Евлогий) предупреждали об опасности призывов к реставрации, указывая, в частности, на осложнения, к которым такое обращение могло привести в жизни церковной общины России, для патриарха Тихона, для всей Русской православной церкви. Однако голос разума не был услышан. Слишком пропитан был Карловацкий собор
К сожалению, худшие опасения митрополита Евлогия оправдались. Решения собора, носившие открыто антисоветский, монархический характер, самым трагическим образом сказались на отношениях Русской православной церкви и советского правительства. Они явились одной из тех пружин, которые спровоцировали "церковный террор" в России 1921-1922 годов. Пагубно отразились решения Карловацкого собора и на участи патриарха Тихона и петроградского митрополита Вениамина.
Тихон оказался под следствием по делу о сопротивлении изъятию церковных ценностей. В ночь на 19 мая 1922 г. патриарха перевезли в Донской монастырь и держали под домашним арестом в келье над монастырскими вратами. Его общение с внешним миром было ограничено. Лишь раз в сутки ему позволялось выходить на балкон подышать свежим воздухом и благословить собиравшуюся у монастыря паству. В ожидании суда Тихон провел почти целый год. Процесс начался 25 марта 1923 г. Патриарха судили по семи статьям недавно введенного Уголовного кодекса РСФСР, инкриминируя ему, в частности, полторы тысячи кровавых столкновений, происшедших между верующими и представителями властей в ходе кампании по изъятию церковных ценностей 6. В течение месяца после суда патриарха Тихона продержали в ГПУ на Лубянке, где с ним регулярно беседовали, пытаясь убедить его изменить позицию по отношению к советской власти.
Сложная и противоречивая обстановка в самой церкви, возникновение "обновленческих" группировок ("Живая церковь", "Союз церковного возрождения"), выступавших за пересмотр отношения Русской православной церкви к политике советского правительства, содействовали эволюции взглядов патриарха в сторону лояльности к новой власти 7. Кроме того, становилось все более очевидным, что в условиях разраставшейся религиозной нетерпимости и агрессивного безбожия необходимо идти на компромиссы ради сохранения главного - самой церкви. Понимал патриарх и то, что он косвенно ответствен и за решения Карловацкого собора. Возможно, он не предвидел степени агрессивности монархизма, выплеснувшегося на съезде в Сремских Карловцах, но благословение, которое он направил съезду, безусловно отразилось на его взаимоотношениях с правительством.
Нужно принять во внимание, что в этот период сношения русской церкви с Западной Европой пришли в расстройство, фактически прекратились. Православная община переживала тягостные времена гонений. Официальный воинствующий атеизм, стимулируемое сверху безбожие ставили церковь, по сути дела, вне общества. В этих условиях главные усилия клира направлялись на то, чтобы найти приемлемые формы сосуществования с властью, громогласно заявлявшей, что "религия есть опиум для народа". Сношения с православными общинами за границей отодвинулись на второй план. Патриархия почти не получала сведений о жизни русской эмиграции. Монархические настроения эмиграции явно недооценивались в патриарших кругах. Благословение, посланное патриархом съезду, было обусловлено именно этой неверной оценкой реальностей политической жизни эмиграции. И только "Обращение" Карловацкого собора к участникам Генуэзской конференции, пропитанное духом агрессивного монархизма, заставило патриарха более трезво оценить ситуацию. В решениях съезда он разглядел и опасность для позиции церкви в советской России. В первых числах июня 1922 года митрополит Евлогий, находившийся
"По благословению Святейшего Патриарха, Священный Синод и Высший Церковный Совет в соединенном присутствии слушали: предложение Святейшего Патриарха от 28 марта (10 апреля) сего года следующего содержания: "Прилагаю при сем номера "Нового Времени" от 3 и 4 декабря 1921 года и 1 марта 1922 года. В них напечатаны послания Карловацкого Собора и обращение к мировой Конференции. Акты эти носят характер ПОЛИТИЧЕСКИЙ, и, как таковые, они противозаконны моему посланию от 25 сентября 1919 года. Поэтому:
1) я признаю Карловацкий Собор заграничного русского духовенства и мирян не имеющим канонического значения и послание его о восстановлении династии Романовых и обращение к Генуэзской Конференции не выражающими официального голоса Русской Православной Церкви;
2) ввиду того, что Заграничное Русское Церковное Управление увлекается в область политических выступлений, а с другой стороны - заграничные русские приходы уже поручены попечению Вашего Преосвященства, Высшее Церковное Управление за границей упразднить;
3) Священному Синоду иметь суждение о церковной ответственности некоторых духовных лиц за границей за их политические от имени Церкви выступления".
По обсуждении изложенного предложения Патриарха постановлено: признать "Послание Всезаграничного Собора чадам Русской Православной Церкви, в рассеянии и изгнании сущим" о восстановлении в России монархии с царем из дома Романовых за подписью Председателя Российского Заграничного Синода и Высшего Церковного Управления за границей Митрополита Киевского Антония, актами, не выражающими официального голоса Русской Православной Церкви и, ввиду их чисто политического характера, не имеющими церковно-канонического характера..." 8.
Монархические круги указ патриарха приняли в штыки. Однако среди самих иерархов Русской зарубежной церкви мнения разделились. Одни считали, что указ из Москвы следует признать безусловно, другие высказывали предположение о том, что указ вынужденный, принят против воли патриарха (о длительном пребывании Тихона в ГПУ на Лубянке эмиграция была, естественно, осведомлена) и, следовательно, выполнять его не следует. Высшее церковное управление после бурных споров большинством голосов постановило отсрочить выполнение указа впредь до выяснения обстоятельств, при которых он был издан.
Митрополит Евлогий оказался в крайне затруднительном положении. С одной стороны, указ патриарха, который ему надлежало выполнять, с другой - мнение заграничных иерархов, с большинством из которых у него были давние и дружеские отношения. В этой обстановке Евлогий не решается ни встать во главе зарубежного Синода, ни сместить его главу - митрополита Антония. В церкви за рубежом, в сущности, устанавливается двоевластие, пагубные последствия которого сказываются и поныне. До конца дней своих митрополит Евлогий корил себя за проявленную тогда слабость. Признавая свою ошибку, он писал на склоне лет: "...В этом была моя великая ошибка, мой большой грех перед Богом, перед Матерью Русской Церковью и перед Святейшим Патриархом Тихоном, и в этом заключается главная причина не только моих личных бед, но и источник всех дальнейших нестроений в жизни зарубежной церкви..." 9.
Трудности митрополита Евлогия в организации управления эмигрантскими приходами усугублялись и тем, что монархические круги оказывали на него давление с целью добиться от него благословения на царствование великого князя Кирилла Владимировича, оказавшегося в эмиграции. Евлогий отказался, чем снискал себе немало недругов среди правого эмигрантского крыла. Переезд митрополита Евлогия из Берлина в Париж в значительной степени был продиктован тем, что Берлин в этот период являлся главным центром промонархической активности, тогда как политический барометр Парижа точнее отражал настроения эмиграции. Среди политических деятелей русской эмиграции призыв Карловацкого собора о восстановлении в России монархии вызвал резкую критику. Стремление митрополита Евлогия держать Русскую зарубежную церковь вне политики нашло в Париже понимание и поддержку.