Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции)
Шрифт:
Бесспорно, "скрепленная кровью" дружба для обоих диктаторов являлась тактической отсрочкой. Но во имя чего? Для Гитлера это ясно. Экспансия на восток все же была уравнением со многими неизвестными, даже если Красная Армия представляла собой "абсолютный нуль", как это, по-видимому, казалось немецкому фюреру. Для Сталина противоестественная дружба также должна была явиться передышкой, но лишь для того, чтобы ввязаться в войну Германии с англо-французским блоком возможно позже, - уже тогда, когда капиталистические противники ("демократы и фашисты") взаимно истощатся. "Таскать каштаны из огня для демократии" Сталин не намеревался. И не докажет ли еще в будущем история советской секретной дипломатии, что гигантские военные приготовления, которые в значительной степени
Был момент, когда агрессия Гитлера действительно испугала советских фашистов. Предусмотрительность изобретательного в закулисных ходах партийного стратега и тактика должна была обезопасить Москву от агрессии. Но война Германии с Антантой всегда признавалась желательной с точки зрения интересов СССР, на чем так определенно по всем данным настаивал "вождь" в решающем заседании политбюро 19 августа 1939 г. По общему представлению национал-социалистическая Германия в случае военного поражения неизбежно вступила бы на путь коммунистического преобразования и стала бы действовать по указке СССР.
Игру Сталина раскрыл превентивной войной Гитлер, в самоуверенности своей решивший, что настал момент ликвидировать опасный для него союз с коммунистической Москвой. Сталин выиграл в том, что его мировая агрессия превратилась в оборончество.
В описанных условиях, изображенных весьма кратко и схематично, как-то трудно признать сталинцев защитниками "русских национальных интересов". Нам говорят: "Не поддаваясь предвзятости, надо пережить жизнь России за последние 25 лет и отдать себе ясный отчет в том, что она сейчас из себя представляет".
Россия 1945 года, конечно, не Россия первых лет властвования большевиков, а тем более не Россия дореволюционная. 25 лет - большой срок для жизни страны. Время сменило поколения. Россия, независимо даже от своего политического строя, должна была неизбежно прогрессировать во внутренней, по крайней мере, культуре. Эти реальные достижения создавались тем новым поколением интеллигенции, которая все силы своего ума и творческого гения вынуждена была прилагать в области прикладных знаний, так как сфера гуманитарная, где сурово нивелируется всякое инакомыслие официальным "марксизмом", ему недоступна. Будем надеяться, что технический (в широком смысле слова) прогресс даст в будущем свои плоды и на фронте духовной культуры, но сам по себе он не служит еще доказательством одухотворенной жизни народа. Только в виде грубой насмешки можно сказать, что в советской России, как "ни в одной стране", людям предоставлена "широкая" возможность "насыщаться духовной пищей" ("Советский патриот"). Здесь нечего пока поставить в актив советской власти.
Те, кто призывает нас к познанию современной России, сами, впрочем, и не пытаются изобразить эволюцию, которую переживает страна, и отметить происходящие в ней социальные сдвиги. Они упрощенно подменяют понятие эволюции страны понятием эволюции власти, изжившей свой революционный пафос. "Есть идейная пропасть, - пишут они, - между революционной программой 1918 года с ее призывом к истреблению классов и конституцией 1936 года" добавим, неосуществляемой, по крайней мере в отделе "основных прав и обязанностей граждан", но имеющей теоретически в виду, что "классов" вообще уже нет в СССР. Эта "самая современная" и "самая демократическая" конституция в мире на деле должна привести к закреплению как бы уже законодательным путем безграничного господства коммунистической партии. Нам не конкретизируют, а именно вещают о тех "очень реальных" уступках, которые сделала сталинская власть и которые имеют "еще большее значение символа". Блаженны, кто верует и тактические "фасады и вывески" (в стране обмана и фикций, именуемой "домом свободных народов") принимает за действительность. Коммунистические Савлы превратились не только в демократических Павлов, но уже в источник пробуждения веры Христовой. Мы читаем в "Русском
Будущее отделено от взора самого прозорливого современника почти непроницаемой завесой. По каким извилистым тропам проложен судьбою исторический путь того отрезка времени, в котором суждено нам жить и действовать? Избежит ли Западная Европа и, может быть, все человечество нависшей над ним опасности попасть в "ловушку троянского коня" и оказаться в условиях разбушевавшейся стихии в рабских цепях большевистского коммунизма? Мир грезит социализмом, но социалистические опыты, производимые в годы безвременья - общественной и экономической разрухи, легко соскользают на путь большевизма. Не потонут ли в бездне творимого миража, самообольщения, самогипноза и тайной, но не предусмотрительной дипломатии те предостерегающие голоса, которые иногда раздавались в рядах не русской социалистической демократии: свержение Гитлера ни к чему не приведет, если после исчезновения режима наци останется неприкосновенным режим Сталина.
Мировые события во многом зависят от того, как повернется колесо истории в СССР. Здравый патриотизм, перерождающийся в боевой национализм, может сделаться источником великих преступлений перед миром и нести в себе зародыши неисчислимых бедствий для страны. Мы воочию видели это на примере Германии и поэтому боимся предуказанных миссий для "избранных" народов. Российский или "евразийский" шовинизм не менее опасен будет и в том случае, если его, действительно, удастся использовать в качестве своего рода трамплина для мировой революции в специфической форме сталинского фашизма.
Конечно, наша осведомленность о настроениях внутри России в данный момент чрезвычайно недостаточна. Только случайные отклики их могли пробиться в условиях войны из-под гнета московского пресса. Разноцветные отпечатки фотографических как бы снимков с русской действительности, которые доходят до нас в информации гражданских и военных пленных, не могут изобразить ни подлинной жизни, ни современных чаяний русского народа. Они все преломляются в призме полной еще неуверенности за день грядущий для тех, кто лишь временно - и только лично для себя - освободился от бдительного чекистского ока и мог соприкоснуться с другим политическим миром, который советская пропаганда представляла всегда лишь миром капиталистической эксплуатации.
Особенно рискованно делать политические выводы на основании показаний свидетелей с упрощенной психологией, людей "без языка", для которых свой родной быт, как бы он ни был плох, обвеянный духом отчизны, в чужой стране становится органически близким. Во всяком случае далеко не однотипные голоса современных живых свидетелей не дают еще права мираж благоденствия "советских подданных" превратить в положительный фактор построения будущего. Это уже одно должно побуждать эмиграцию не складывать слишком рано своих старых знамен.
Но нас желают убедить, что борьба против советской власти, возведенной в ранг истинно национальной, вредна России, что потребность нашей страны не в "новом кризисе", а в развитии "здорового процесса" перерождения существующей власти. Нас призывают "подчиниться истории" и признать существующий строй, который якобы обнаружил всю свою политическую и социальную пригодность в дни войны, то есть признать за сталинской властью право говорить от имени русского народа. Если бы Германия вышла из европейского военного конфликта победительницей, неужели это служило бы доказательством целесообразности и пригодности насильствующего немецкого фашизма?