(Не)Чаянная дочь для магната

Крынская Юлия

– А у нас и воровать нечего, – пожимает плечами малышка и снова поднимает на меня глазки. – Хочу всех, дедушка.

Снова недоверчиво смотрит на меня и добавляет:

– Какой-то ты всё-таки не дедушка совсем.

– Я его сын, – делаю серьёзное лицо и в голове всплывает старая сказка. – Декабрь. Сегодня мой первый день, вот я и пришёл.

Недоверие сменяется на детском личике восторгом:

– Декабрь? – маленькая ладошка вновь касается моей щеки. – Младшенький значит.

– Типа того, – нормально я ребёнку по ушам

проехал. Выгонят из команды, буду на утренниках выступать. – Стихи будут?

– Слушай, – малышка снова покашляла и затараторила: Жили-были три китайца – Як, Як-Цидрак, Як-Цидрак-Цидрон-Цидрони, И еще три китаянки – Цыпа, Цыпа-Дрипа, Цыпа-Дрипа-Лампомпони. Поженились Як на Цыпе, Як-Цидрак на Цыпе-Дрипе, Як-Цидрак-Цидрон-Цидрони на Цыпе-Дрипе-Лампомпони. Вот у них родились дети: у Яка с Цыпой – Шах, У Як-Цидрака с Цыпой-Дрыпой – Шах-Шарах, У Як-Цидрак-Цидрони с Цыпо-Дрыпой-Лампопони – Шах-Шарах-Шарони.

Я оторопел:

– Это прямо сериал какой-то. Ну ты даёшь! Это вас в садике такому учат?

– А я в садик не хожу. Болею часто… Не пойдут такие стихи? – расстроилась малышка, и в глазах блеснули слёзы.

– Нет, что ты? – бросился я её утешать. – Я просто думал, что будет что-то про Таню и мячик.

– Вам бы мальчишкам лишь бы мяч гонять, – театрально вздохнула малышка и поправила пижаму не по размеру на плечах.

Что-то мне это напомнило.

– Мяч мы любим гонять, – усмехнулся я и всмотрелся в лицо малышки.

Я не мог её раньше видеть. Но готов дать голову на отсечение – видел.

– Так моя мама говорит, – блеснула малышка белыми зубками. В ряду не хватало парочки, но от этого её улыбка казалась ещё милее.

Так, а кто у нас мама? Я прикусил язык, проглотив вопрос. Как сын Деда Мороза я и так должен всё знать. В том числе, как зовут эту крошку. Но это проще простого:

– А как тебя мама зовёт?

– Маруся? – развела малышка руками. – Ты разве не знаешь.

– Я знаю, что ты Мария, – напустил я на себя серьёзный вид. – А вот как мама тебя зовёт – не знаю.

– Ты тоже можешь звать меня Марусей, – малышка зевнула. – Я для мамы тоже подарок заказала.

– Какой? – опешил я. Про маму я ещё как-то даже не думал. Поперёк горла мне уже эти бабы.

– Мужчину хорошего, – серьёзно взглянула на меня малышка. – Есть фотки?

Я с трудом не расхохотался. Вспомнив про фото нашей футбольной команды, я с честным видом кивнул:

– Есть.

– Можно посмотреть всех?

Глава 2

Рита

Спиной вваливаюсь в кабинет и цежу сквозь зубы:

– Не хожу я на свидания! Счёт выпишу – сами передумаете! И не стучите! У меня ребёнок спит, – закрываю дверь, чуть не прищемив Коляну нос, поворачиваю с треском ключ в замке и замираю от шороха за спиной.

Показалось?! Поворачиваюсь, как в замедленной съёмке. Сердце стучит в уши, словно цирковой барабанщик в литавры бьёт.

Еще чуть-чуть и скажет завтра Люська, как в старом фильме: «Инфаркт микарда! Вот такой рубец!»

Маруся, укутанная в одеяло, спит на руках у Фрола, а он снова листает ленту в телефоне. Лицо дочери безмятежно, щёки разрумянились. От Фрола всегда веет теплом. На всех его дам веет, надо полагать.

– Вам нужно всё время кого-то на руках держать? – Осколки самообладания уже не собрать.

Прислоняюсь спиной к ледяной двери. Холод отрезвляет. Фрол одним пальцем выключает экран и небрежно кидает телефон на диван. Склоняет голову набок и упирается в меня взглядом. Ага, сейчас! Со мной этот номер больше не пройдёт.

– Кто вас сюда впустил?..

Он подносит палец к губам, и я послушно перехожу на шипение:

– Кто вас сюда впустил? – Отлипаю от двери и иду к столу, как начинающий йог по углям.

Фрол молчит, провожая меня взглядом, будто я конь ярморочный.

– Маруся плакала? – спрашиваю твёрдо, как у пациента температуру.

– Наконец-то вопрос по существу, – усмехается Фрол и с нежностью всматривается в личико нашей дочки. – Нет. Не плакала. Мы очень мило провели время. Для неё я Декабрь, сын Деда Мороза.

– Обезьяну просила? – вздыхаю, я.

Для меня он тоже Декабрь. Жаркий Декабрь. Я до сих пор помню вкус его поцелуев, ласковые прикосновения. Но это в прошлом. Подушка на моём рабочем кресле принимает меня в поролоновые объятья. Ноги гудят после рабочего дня. Я незаметно скидываю мокасины и ставлю на них стопы. Сегодня и без Фроловой обезьяны пациентов «аки песка морского» обслужили. Нажимаю кнопочку, вспыхивает монитор, на экране появляется Марусино личико. Фрол вытягивает шею и улыбается. Впервые жалею, что у меня там не фото какого-нибудь красавчика.

– Да, обезьяну, – с опозданием отвечает он. – Обещал подарить.

– Не стоит. Я скажу, что вы ей приснились.

– Сколько ей? Сообразительная такая.

– Пять, – Я завожу новую карточку пациента и пьянею от аромата цитрусового парфюма, добравшегося до моего носа. – Фамилия!

– Чья? – не сразу понимает Фрол.

– Обезьяны!

– А, ну да. Горин. Простите, я не представился, – пальцы вновь отправляются в путешествие по чубу и завершают свой путь на затылке, – обычно меня узнают.

– Кличка и возраст, – бесстрастность сейчас моё всё.

– Тридцать три года, кличка «Горюшко».

Я утыкаюсь лбом в ладони.

– Обезьяны, что ли? – закипает Фрол. – Вы не можете не перескакивать так быстро с одного на другого.

Перескакивают блохи. И мужики из постели в постель. Вслух я этого не произношу и вновь кладу пальцы на клавиатуру. Фрол смиряется с моим молчанием:

– Моцарт, девять лет.

Вопрос-ответ, заполняем карточку без дальнейших пререканий. коридоре мерное урчание баса Коляна то и дело прерывается взрывным Люськиным смехом.