(Не)Чаянная дочь для магната
Шрифт:
– Ритусь, ты встала? – Люська входит с сияющими глазами. В руках поднос. На нём тарелка с горкой из тостов с румяной корочкой и чашка молока. – Марусе пошамкать принесла… Что с тобой?
Мотаю головой в сторону стола и держусь за стену, чтобы не упасть.
– Как пахнет! – Вбегает Маруся и, подскочив к Люське, прыгает вокруг неё в ожидании угощения.
Как пахнет? Полощу рот, повожу носом и понимаю, что никак не пахнет. Хватаю с полки любимое лавандовое мыло и вдыхаю его аромат полной грудью. Приехали. Словно стену понюхала.
– Трындец! –
Дочка, хрустя тостом с плавленым сыром, подходит и подставляет лоб. Тридцать шесть и шесть. Слава Богу! Достаю грудной эликсир и добавляю Марусе в молоко
– Дай-ка я тоже померю, – Люська выхватывает у меня градусник. – Уф, норм! А то мы с Коляном сегодня встретиться договорились. Ты, кстати, зря вчера этого красавчика бортанула…
Я подношу палец к губам и испуганно смотрю на Марусю. Но она витает в облаках. Даже знаю с кем.
– Люсь, я поеду. Ждать Никиту не буду. Плохо мне.
Я смотрю в окно. В первый день декабря пошёл снег. Крупные хлопья сыплются с неба. Не иначе матушка Метелица решила перетрясти перины. Недавно читала про неё Марусе. И чёртовы «Двенадцать месяцев» читала. Будь они неладны. На душе тоскливо, хоть в окно прыгай. Больничный лист перед Новым годом здорово ударит по зарплате. А у меня кредит за машину и маленькая, но ипотека. Тридцатку вынь да положь. Зато на стоматологе теперь точно сэкономлю.
– Езжай, конечно, и врача вызови. Будет совсем плохо, звони – приеду. С Никитой я сама разберусь.
Люська достаёт из кармана робы блеск с зеркальным колпачком. Подкрашивает и без того ярко напомаженные губы.
– Маруся, допивай молоко и надевай комбинезон! – командую я и возвращаюсь в гардеробную.
– Ты клинике столько денег сегодня ночью заработала, что Никита тебя в пупок изнутри поцеловать должен, – усмехается Люська. – Хотя Горина ты вывела из себя будь здоров. Такой мужик клёвый…
Я выглядываю из гардеробной, и Люська прикусывает язык. На пуховике расходится молния, но нет сил с ней возится. Хочется поскорее сесть в машину.
– Маруся, солнце! – хнычу я. – Давай скорее.
Дальше всё, как в бреду. Выходим во двор, где ждёт моя старенькая «ашка». Младшенькая могучего немецкого концерна. Маруся забирается на детское кресло без спинки, по виду шлепок шлепком, и я пристёгиваю её ремнём безопасности. Поворачиваю ключ в замке. Приборная панель приветливо загорается оранжевыми огоньками. Включаю навигатор в телефоне, выбираю «Бухарестская дом» и, смахнув дворниками мокрый снег, трогаюсь. По дороге, через городского робота вызываю врача себе и Марусе. Она притихла, роется в своём рюкзаке. На разговоры нет сил.
Плохо помню, как приходим домой. Со мной такое впервые. Опускаюсь на табуретку и понимаю, что нет сил снять сапоги.
– Мамочка, тебе плохо? – В больших серых глазах Маруси притаился страх. – Ты вся белая.
– Не бойся, солнышко! Сейчас мама посидит… – говорить тяжело.
Маруся помогает мне расстегнуть сапоги, а я, доламывая молнию, избавляюсь от пуховика. Надеваю чистую маску, боясь заразить дочку, и добредаю до постели.
– Марусь, я немного посплю…
Падаю на матрас, лежащий прямо на полу, и проваливаюсь в темноту.
– А ты и правда в маске спишь! – отдаётся в ушах голос из прошлого.
Нет, похоже, не из прошлого. Открываю глаза, и меня бросает в жар. Фрол на четвереньках стоит рядом и разглядывает меня.
– Как ты… – Пытаюсь проглотить слюну, но не получается. – Как ты вошёл?
– Я его пустила. – Маруся подходит к Фролу и кладёт руку ему на шею. – Знакомься. Это мой друг Декабрь.
Глава 3
Рита
Мне на лоб ложится ладонь в кожаной перчатке. Наверное, это сон. На меня смотрят с сочувствием два близко посаженных глаза шимпанзе. У обезьяны такой же красный свитер, как у Фрола.
– У… У-у-у, – представляется она.
– Чур тебя!
Я закрываю глаза. Галлюцинации. Но какие реальные! Матрас проминается слева от меня, и по моему виску проходится шершавый язык. Мне хочется шарахнуться в сторону, но удаётся лишь слабо шевельнуть головой. Теперь стопудово не галлюцинации. Надеюсь, это не Фрол. Приоткрываю один глаз. Рыжий питбуль, обнажив белоснежные зубы, улыбается мне, как родной.
– Мамочка! – голос дочери – единственное реальное звено в этой пьесе абсурда. – Смотри, сколько у меня теперь друзей.
Пикает микроволновка.
– Маруськин, погрелись твои блинчики. – Фрол, подхватывая дочку на руки, ловко поднимается с колен и даёт команду собаке: – Кайла, место!
Нормально девки пляшут! Пока я спала, на квадратный метр нехило прибыло гостей. А у питбуля уже и место есть. Шимпанзе срывается за хозяином, а я отворачиваюсь к стене. У меня сейчас хватает сил лишь на то, чтобы лежать, тряпочкой. Смех Маруси, голос Фрола, цокот когтей по ламинату, уханье обезьяны сливается в один звук, и я снова проваливаюсь, словно в шахту.
– Гюльчатай, открой личико, – раздаётся вкрадчивый голос Фрола.
Открываю глаза в полумраке, ощущая на плече тяжёлую руку. Поворачиваюсь. Сквозь жалюзи проникает свет из дома напротив. Неужели я проспала весь день?
– Сколько времени? – хриплю я.
– Девять. Пить хочешь? – Фрол сидит по-турецки возле меня, сжимая в руках мою любимую кружку с серым медвежонком. Вот мы уже и «на ты» с Гориным.
– Очень. А где Маруся? – Прислушиваюсь к звукам, но слышу только мерное тиканье часов. Кровать дочери возвышается вторым ярусом над моим матрасом.