Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина
Шрифт:
И, думая снова признаться, что такое ему неведомо, Мухаммед вдруг ясно увидел на гладком свитке знакомые буквы! Они складывались в необычные, но - о чудо!
– понятные слова!
35. Белизна листа слепящая
Высветилось с той же отчётливостью, что и первая открывающая Книгу строка: Нет иного Божества, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк Его! - Обо мне?! - Читай! Узнай, чего не знал, о чём не ведал!
– И чертит каламом. Перевести дух. Слепящий свет! - Читай запечатлённое! Повторяй: Веди нас по дороге прямой - тех, кого облагодетельствовал, а не заблудших! Джебраил вдруг - так же неожиданно, как появился, - в мгновение ока исчез. Пещера снова погрузилась во тьму. Мухаммед впал в полузабытьё. Всю ночь его трясло, как в лихорадке. Увиденные накануне буквы то оживали пред ним, ширясь и увеличиваясь в объёме, а то делались невидимыми, и Мухаммед силился их удержать в памяти.
А
– Хадиджа, - сказал, - мне холодно!..
Внесли сухой верблюжий помёт, который быстро схватывает огонь и хорошо горит, затопили печь. Мухаммед лёг и неслышно прошептал:
– Хадиджа, ко мне на сей раз вправду являлся Джебраил.
– Потом расскажешь, поспи, ты устал!
– Как потом?!
– Тотчас стало жарко, скинул с себя одеяло: - Явился и развернул предо мной свиток!
– Но тут же, обессиленный, лёг. Вскоре позвал жену: - Шёлковый был свиток. А шёлк озарённый... Как блеск вечерней звезды. Или предрассветной! А с букв священных свет небес струился! Когда это начнётся... - Что это?
– переспросила Хадиджа. - Ты приглядись ко мне, - попросил, - когда это начнётся, может, тебе удастся увидеть в моих глазах отражение свитка, его ни с чем не сравнимый свет. Вдруг побледнел. Крупные, точно жемчуг, капли пота выступили на лбу. Затряслись руки. Вскочил и, словно в бреду, стал изрекать, глядя перед собой и будто с кем-то споря. А глаза расширились, будто пытаясь охватить увиденный мир, - теперь Хадиджа часто будет видеть этот его взгляд, прикованный к некоему чуду. Не узнаёт Хадиджу. И снова: О ты, в себя ушедший, сбрось дрёму! И возглашатайствуй, Создателя восславив! - Но как? О чём сказать, с чего начать?
– спросил в отчаянии у кого-то, кто был как будто с ним рядом, но Хадиджа никого, кроме Мухаммеда, не видела, но зато слышала отчётливо, как он произносил какие-то странные повеления и сам же кому-то отвечал - не своими, чужими словами: Вглядись, что пред тобой, и повторяй: О том ли мне сказать, кто восстал и возгордился, тобой пренебрегая? И раба, что чуб лелеял, получив свободу, когда, Его благодаря, молился, убил? Что радость видел он? Хадиджа слышит. Запомнить, но как? И в гневе ты затрясся, поднял, устрашая, голову за чуб, и выскользнула, пав на тело, и чудо их соединило, как возвращение к Нему. Видал ли ты тот правый путь, или тебе приказывала богобоязненность? Не знал ли, что Он видит? Чубастые другие, но рабы, что, окружив стеной твою гордыню, и алчность, и бесчестие твои, и спесь! Так нет! Умолк и, еле дотащившись до постели, упал навзничь. Лихорадка не отпускала. Лежал всю ночь. И утро, следующее за нею. Слова какие-то - в бреду ли, наяву? Разговоры: то про себя, а то и вслух, будто кому отвечает. И то же знакомое Хадидже отчаяние в его голосе. Запомнить! Умми! Умма!
(20) Существует, - приписано Ибн Гасаном*, - разночтение конечной буквы, точнее, разнослышимость её: то ли умми, к чему склоняются многие, и тогда можно перевести: Не могу прочесть; то ли умма, и тогда смысл уже иной: Как же все? или Что же скажут все? Оба этих смысла так или иначе раскрываются в свитке**.
______________
* Однако, судя по яркости записи, вставка поздняя. ** И ни слова о том, почему эти аяты существенно расходятся с текстом Корана.
Читай же! Не понимаю!
Но разве грамоте ты не научен?!
Лишь буквы разумею! Так читай же!
Такое прочитать не в силах. Прочесть ты можешь, должен и обязан! Я не готов! Ты несмышлён? Не знаю. Объясни! Наивен, может? Как будто тебя только что родили? Да, наг я и беспомощен!
Но ты ведь видишь знаки! Тебе ясны они! Умми! Умма! Он выше, свиток откровений, моего разумения! О чём ты?! Умма - все мы, ни о чем не ведающие? Не знают они! А может, умма - невежды-идолопоклонники? Толпа и чернь? Скажи им! Но о чём? Что ангелы нисходят! Огромная фигура вдруг закрыла собой видимый впереди холм, на склонах которого росла ююба - терновый куст. Так повторяй же! И не расспрашивай ни о чём: Его Мы ниспослали в ночь могущества! Что даст мне знать, что эта ночь - могущества? Могущества ночь - мир откровений. Вижу: вот Он воздвигся на самом краю неба - горизонте высшем, потом приблизился, спустился, был на расстоянии двух луков или ближе! Узреть Его ещё раз довелось! Кому узреть?! Не обо мне ли речь? Да, о тебе - вглядись, и ты узришь! ...Хадиджа слушала внимательно. Прервать Мухаммеда - как вскрыть ножом аорту: вот она, вздулась, наполнилась кровью. Скажи, что ты - посланник, и сердце
Но площадь на куски расколется!
Хадиджа тихо спросила: - Ты меня слышишь? Глаза его смотрели изумлённо, будто видели нечто. Дух? О духе рассказать вам?!
– Заговорил, и странные слова - его и не его, неземные. ...И видел он Его при нисхождении другом, у самой крайней ююбы (лотуса-акации?), около которой тенистый сад прибежища, и открыл тебе Он то, что открыл!
Но какое знамение?
Знамение - твоя речь: И разве сравняются те, которые знают, с теми, кто не ведает? Какое-то время Мухаммед стоял, не шелохнувшись, а потом, усталый, опустился на ковёр. И тут Хадиджа подсела к мужу: - Прежде, когда ты...
– Не знает, как спросить.
– То, что изрекал ты, были тоже откровения?
– Мухаммед молчал.
– И ты, - продолжала Хадиджа, - вернулся к ним?
– О чём ты?! Ночь, озарённая светом! Хадиджа не поняла, что значат слова мужа, и смутилась от своей непонятливости. Мухаммед тут же спросил:
– А послания ты запомнила?
– Строки? - Не говори так!
– Но...
– Мухаммед не дал ей договорить: - Не смей впредь называть услышанное строками!
– Не хотела тебя сердить, если позволишь...
– Заметила, что муж успокоился. Осмелев, достала из шкатулки листок, запись недельной давности, ещё до откровений. Тогда и записала услышанное. А записывая, с благодарностью вспоминала учителя-старца, который научил её грамоте. "Только ли чтению или и писанию тоже?" - спросил у неё старец, когда они остались наедине. Помнит, возмутилась, мол, не пристало госпоже учиться писать, есть для этого тяжкого труда рабы, которых этому научили, а ей, госпоже, определено судьбой лишь чтение!
"О да, вы правы, - сказал учитель и усмехнулся.
– Есть чудо чтения! Но и в писании есть чудо, когда выводишь буквы своей рукой!
– Тут же с нескрываемым удовольствием, даже восторгом, лицо у старца помолодело, вывел... это был, как потом она узнает, Каф, и приписал к нему Лям.
– И вот составилось, - воскликнул, - слово калям!" - И о почерках, особенно таком, как ныне модное курсивное письмо сасанидов, и что создано зороастрийскими жрецами: "Кто знает, а не понадобится ли вам, о юная красавица Хадиджа, записывать услышанное?" Чуть вслух не произнесла: Спасибо, понадобилось! Стало стыдно, как вспомнила про возмущение своё: мол, учиться письму то же, что и признаться, что ты - рабыня! Мухаммед изумлённо слушал, как Хадиджа читает про... Что за чистое горение?! Что это: Марево танцующих горбов верблюжьих? - Сама сочинила? - Нет, это твоё!
– И что-то про ночь, которая черней, чем чёрный угль.
– Постой!
– Мухаммед побледнел: - Прежде, запомни, я ничего не слагал!
– Но застряла в голове строка, никак не отвяжется видение верблюжьих горбов, танцующих в мареве миража.
36. На полях рукописи - похожее на заголовок, и подчёркнуто волнистой линией:
Книга ниспослана!
Знак восклицания тут, по всей видимости, означает удовлетворение, что найденное - удачно.
И выйдет Мухаммед к мекканцам... Нет, это ещё не скоро! Соберёт на площадь всех, кто числит себя курайшем. И они, увидев его, вскричат: - Наконец-то видим тебя среди нас! - Снизошел к нам с горы Харра! - Покинул пещеру! - Говори же, мы внимаем тебе! И он произнесёт - прокричит в толпу: - Оставьте раздоры! - Ах как ты удивил нас!
– услышит. - Да будет союз курайшей! Снова чей-то крик прервёт его: - Много раз о том говорено! Но Мухаммед как будто не слышит: - Мне явлено: Возвышены курайши за семь достоинств! - Кем возвышены?
– Да поклонимся Ему в Каабе! - Но кто он и что за семь достоинств, замеченных Им?
И Мухаммед, умолкнув на миг, назовет Его:
– Он тот, Который Един! Поклоняйтесь, явлено мне, Владыке дома сего, Каабы, - Единому Богу!
Но очевидцы его пещерных бдений уже успели разнести молву по Мекке: влюбился-де Мухаммед в некоего своего Бога Единого. - Да кто он, твой Создатель? - Аллах Единый! - Аллах?! - Не тот ли он, - слышит Мухаммед, - единственный тоскующий в одиночестве Бог, чьему изваянию мы поклоняемся в Каабе?! - Разлученный с родным братом, который - главный бог в храме, и он томился прежде, покуда ты не явился? Посыпались имена мекканских божков и богинь: - А Хубал?
– кто-то ему из толпы. - А Лат? А Узза? А Манату?
– Ещё и ещё, не остановить, не перекричать. Чем угомонить толпу? Придет ли на помощь Он, пославший к нему Джебраила? Какие речи вложит в уста, чтобы убедил сородичей? А может...
– от возможности, которая показалась вдруг реальной, забилось сердце: просить, чтобы Джебраил сам или... через кого же? Ису!
– Его назвать!
– встречу ему устроил.