Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина

Гусейнов Чингиз Гасан оглы

Но если все деревья земли сделаются каламами, а моря, умноженные ещё семью морями, превратятся в чернила...
– о том уже столько сказано!
– то и тогда не переписать всех слов Бога! Поистине Он Всемогущ, Премудр, Всеобъемлющ! Мухаммед - пророк?! Кто-то, говорят, слышал, что осёл, на котором Мухаммед ехал, заговорил голосом человеческим: "Эй, мекканцы, я везу на себе величайшего человека!.." Абу-Лахаб, рассказав об этом в кругу семьи, высмеял племянника: не пристало-де вводить в заблуждение наших простачков, пересказывая на свой лад небылицы, слышанные от иудеев и христиан. - Но там, у иудеев, - добавил Абу-Лахаб, - это притча, а у тебя что? Обычное изложение! - Не моя та речь! -

Но слышу в твоих устах! С чего бы ослу, если никто его не понуждает, вдруг обретать дар человеческой речи и кричать на всю Аравию, пусть он на себе тащит самого что ни на есть из величайших, и пусть им будет, если таково разумение ослиное, наш племянник, но зачем о том вопить? Если каждый осёл...
– И так далее, со всякого рода колкостями и намёками, вернув ему брошенное им же, мол, "не возвышай голоса, потому что самый неблагодарный из всех голосов есть голос осла".

Абу-Талиб тотчас заступился за Мухаммеда:

– Как страж Каабы, я не позволю...

– Не прерывай - да не прерываем будешь! Ты б за меня заступился, когда именем своего Бога стращал, будто я проклят. Надо же: Единый Бог о моём существовании знает! А что до тебя, страж Каабы, то знай, что мы, хашимиты, готовы выделить в Каабе рядом с нашим Хубалом, если иудеи того пожелают, достойное место многоимённому их богу! Дать ему в руки сочинённый им Таврат, и пусть читает, если он и вправду Создатель, а мы будем внимать его заветам!

И тут все явственно услышали доносящийся с улицы голос: то был Мухаммед, он стоял у порога дома и, глядя на небо, не замечал вышедших к нему Абу-Талиба и Абу-Лахаба.

Бледный, с горящими глазами, он изрекал непонятное им, и они лишь расслышали: Неси мекканцам слово Моё, пока не уверуют!

А потом, обессиленный, еле добрался до дерева, растущего поодаль, и прислонился к нему, будто ища защиты и чтобы не упасть. Абу-Талиб -надо же, чтобы человек, отличающийся крепким здоровьем, выглядел так, словно масло сгорело у лучины!
– обнял Мухаммеда и, оставив Абу-Лахаба у калитки, помог дойти до дому. А пока шли, Мухаммед очнулся, будто не понимая, что с ним произошло и почему дядя его провожает.

И, словно оправдываясь за слабость, что-то пытался сказать, чувствуя, что тот не поймёт:

Выше человеческих сил повторять ниспосылаемое!

– А ты, - дядя ему, - сбрось с себя эту ношу.

О чём ты? И не в моей это власти, пойми!

И тут им навстречу Валид, сын Мугиры, одного из курайшских старейшин. Некогда был дружен с ним: именно Валид, помнится, уговорил византийских моряков, чей корабль, как о том было, потерпел крушение у берегов Аравии, разобрать его на строительные балки, не спешить покинуть Мекку, принять участие в восстановлении Каабы, которую столетия превратили в развалины. Мухаммед поймал взгляд Валида, полный не то недоумения, не то жалости: вот, мол, до чего довёл себя!

Чтоб Мухаммед, кого Валид знает чуть ли не с детства, к тому же дальние родственники (впрочем, родственники все мекканцы), - и пророк? Дар откровений в умирающем теле? Поэтические строки - да, ибо Мухаммед вдохновлённый богами человек. ...Оказался однажды Валид у холма Сафа. Здесь, неподалёку от горы Арафат, по преданию, Адам и Хавва встретились после изгнания из рая, долгого, в двести лет, одиночного и горестного блуждания по земле: Адам оказался на островных землях Большого моря, где Индостан, - трудно вообразить эту даль, но Бог укоротил долгий путь, сделав его коротким: свернул, как кожу, земную твердь под ногами первочеловека! А Хавва очутилась в Аравии, в Дихне - меж Меккой и Таифом... С чего это вдруг о том вспомнил, и сам не поймёт. И Валид, проходя мимо дома Аркама, молодого мекканца из рода, как и Валид, максумов, увидел у дверей двух своих

знакомых - Аммара и Сухайля, к их разговору прислушался: узнать, о чём они толкуют? Спросил один у другого: "Что ты здесь делаешь?" Тот ответил вопросом: "А что делаешь ты?" "Священная земля!" "Ну да, место встречи Адама и Хаввы". "Что ещё?" Чувствовалось, что они недоговаривают что-то. Может, подумал Валид, меня увидели? Отвернулся, сделав вид, что ему не до них, и тут вдруг услышал: "Хочу войти к Мухаммеду". К Мухаммеду? А разве не сражён тяжелым недугом? Сам его недавно видел передвигался с помощью своего дяди!

"Силён как никогда! Он слабеет - чтобы Валид слышал?
– когда откровения являются".

Валид смекнул, что в доме Аркама скрывается Мухаммед, ведь знает он, что старейшины, если не одумается, намерены изгнать его из Мекки, во что Валиду верилось с трудом: легко сказать - изгнать из Мекки! Прежде требовалось, чтобы род хашимитов лишил его поддержки, и тогда... Но мыслимо ли это, когда в Каабе властвует Абу-Талиб?! И, поняв, что здесь затевается нечто, Валид, подождав чуток, вошёл в дом Аркама и неожиданно для себя стал свидетелем тайной встречи сторонников новой веры.

42. Неслышный зов

Просторный дом Аркама был полон. Ждали Мухаммеда. Валид с изумлением заметил, что пришли не только близкие Мухаммеду из рода абдманаф... О боги!.. даже сын его Халид здесь!.. Вот он, Мухаммед! Легко вошёл, точно...
– напрашивалось сравнение с крепким воином, даже предводителем воинства, и Валид, как все, замер, околдовали будто, и не додумал мысль, опасаясь встревожить ею наступившую тишину. Не успел произнести: О мои братья и сёстры, мусульмане и мусульманки!
– как Валид сорвался с места:

– Эй, Мухаммед, умолкни!
– И не дав никому опомниться: - Не один год мы знакомы. И да будет всем известно, что я первым признал тебя великим поэтом Хиджаза! Более того: я, Валид бин Мугира, готов с сегодняшнего дня пойти в добровольное услужение к тебе равием, и пусть мой сын, который прячется, чтобы я его не видел, слышит и убеждается, сколь благороден его отец - стать готов равием, носителем твоих стихов! - Чтобы стать равием, надо иметь хорошую память!

– Я помню, от чего отрёкся - от поэтического призвания! Могу, если угодно, прочесть, дабы в крепости памяти моей ты удостоверился. Мухаммед заколебался: согласиться? запретить? К удивлению его, отовсюду раздались выкрики:

– Пусть читает! И Валиду кричат:

– Читай, чего медлишь?! Выпятил грудь, устремил вдаль глаза, полуприкрытые ресницами (они густые, и потому кажется, что глаза закрыты, и полумесяцем четко очерченные брови), и чуть хрипловатым голосом, не спеша и с паузами, продекламировал (а пока читал, прерываемый возгласами восторга, Мухаммеду казалось, что это очень знакомое ему, но не его): Ни ветерка, ни дуновенья. И, подожжённый, ввергнут в сокрушилище, такое чистое горение. Припав к земле, услышать вулканные воспоминания пустынь обезглавленных, чтоб лавою, её уж нет, избыться. И марево танцующих горбов верблюжьих. И - розовеющая - плавится, курчавясь, шерсть шкур овечьих. И мчатся, выбиваясь, искры, что спешкой воспламенены,

куда?

с какою вестью, чтоб успеть? Вдруг Валид остановился: забыл! Тут же кто-то продолжил за него: Но что, что даст тебе, узнаешь если огнь пылающий? И что... - Стой!
– прервал его Валид.
– Далее я сам! И что - его гонцы, влекомые неслышным зовом неба? Лишь пепел, чтоб посыпать ранку, и крови нет на ободке кровавом, где капли испеклись золою. И ночь черней, чем чёрный угль, - сгореть дотла, чтоб возродиться. От волнения Валид вспотел:

– Вот твоё призвание!
– сказал.
– Если каждый...