Не единственная
Шрифт:
Только где-то в солнечном сплетении засел неприятный холодок недоверия. То ли к господину Рональду, то ли просто ко всей ситуации. Можно быть окруженной мужским вниманием, можно обрести уверенность в себе, но когда речь идет о том единственном, недосягаемом, что только и волнует, поверить в сказку бывает сложно.
Ужинали в беседке за небольшим столом с множеством непривычных Аньис блюд. Светильники, хороводом выставленные вокруг, мягко подсвечивали полумрак. Аньис заметила, что сегодня они не только светят, но и греют. Наверное, господин Рональд включил в них какой-то особый,
Вечер был мягким, теплым, окутывал ненавязчивой негой. В нем не было резких нот. Только плавность и мягкость, расслаблявшие и душу, и разум. Взгляд черных блестящих глаз напротив то устремлялся на нее, то сверкал через стекло бокала, и тоже был удивительно обволакивающим, заставлял лишиться воли, расслабиться, отдаться…
Сначала он рассказывал о блюдах, что стояли на столе, многие из них Аньис уже пробовала, но понятия не имела о тех интересных особенностях, что знал господин Рональд. Потом она поинтересовалась, как же он провел прошедший год. И, к удивлению Аньис, он ответил.
— Это долгая история, если рассказывать с самого начала, Аньис, — улыбнулся он. — И я не смогу понятно объяснить тебе, где находится это место… Очень далеко отсюда. Но могу сказать, что там один магический народ обрел слишком много магии, столько, что захотел захватить всех соседей и подчинить себе. Подчас, обретая много силы, только и думают, как получить власть. Сила и власть — неизменные спутники, когда нет других ориентиров. И чтобы под их гнет не подпало слишком много народов, мне пришлось вмешаться… Обычно я выигрываю такие войны, не подавляя силу захватчиков, а давая преимущества проигрывающей стороне. Так я поступил и в этот раз…
А дальше в рассказе господина Рональда летали огненные шары, взрывались магические снаряды из стихийной энергии, маги и воины пикировали с неба на огромных птицах… Аньис не все понимала, но заслушалась, очарованная почти сказочными историями. А еще она заметила, что в центре всех событий стояли его собственные решения, принятые в нужные момент. Он никак не намекал на это, но было ясно, что незаметной, но самой главной силой во всех событиях был сам господин Рональд. Аньис заслушалась глубоким голосом, засмотрелась в черную бездну глаз и потеряла нить повествования.
— После этого я смог вернуться… — услышала она, словно выныривая из глубины бархатной неги. — Так когда, Аньис, мы сможем начать твой портрет?
Аньис смутилась. Он снова намекает, что хочет провести с ней время, находит общие дела… Она не смела верить в самое вожделенное, смущение и сомнения охватывали ее.
— Я думаю, в ближайшие дни, господин Рональд. Если пожелаете, — ответила она. И решилась спросить. Говорят, не стоит задавать мужчинам прямых вопросов, лучше сохранять флер, игру… Но искренность и открытость чувств Аньис никуда не делась, лишь обточилась хорошими манерами… — Господин Рональд, могу я узнать, от чего столько внимания? Этот ужин, завтрашняя прогулка, костюмы, портрет…
— Закономерный вопрос, Аньис, — то ли улыбнулся, то ли усмехнулся он, облокотился о стол и подался к ней. — Все просто, Аньис: я устал. Последние две сотни лет я много работал, думал о крайне сложных вещах, принимал много решений, в которых нельзя было ошибаться. И сейчас мне хочется отдохнуть. И побыть с тобой.
— То есть вы хотите приятно провести время со мной, расслабиться и развлечься? — напряженно спросила Аньис. Казалось бы, ничего особенного он не сказал, но в сердце родилась обида. Хочет просто приятно провести время с ней… всего лишь.
— Не совсем так, Аньис, — мягко улыбнулся он, протянул руку и легко, успокаивающе притронулся к ее кисти на мгновение. Очень нежно и с пониманием. — На свете много тех, с кем можно приятно провести время. А это другое. Представь себе, Аньис, что ты очень долго и много работала, может быть, сражалась на войне, где нет никому пощады. А потом у тебя возникла передышка. С кем ты захочешь побыть в этот момент? Я думаю, с дорогими тебе людьми, может быть, с семьей и ближайшими друзьями, может, с любимым человеком. Так же и тут. Наверное, сложно поверить, но в этом мире есть лишь один дорогой мне человек — это ты.
Дыхание остановилось. Вот это уже было слишком хорошо, чтобы быть правдой… Но все равно очень странно.
— У вас нет семьи? — спросила она.
— У меня есть брат, — ответил он серьезно. — Но между нами много разногласий, и мы почти не поддерживаем отношения.
— А Эдор, он ведь ваш ученик? А король Ахтион?
— Король Ахтион — мой друг, — ответил он. — Но это не то. А Эдор мой ученик, как ты верно сказала. И это тоже совсем другое.
— Кстати, господин Рональд, — сказала Аньис, раз уж разговор перешел к Эдору. На самом деле она давно думала об этом, нередко вспоминала Эдора и их дружбу. Да и хотелось перейти на другую тему, она слишком смущалась говорить о его отношении к ней. — Когда-то давно вы хотели, чтобы я поговорила с Эдором, если буду готова. Так вот теперь я готова, даже если вас не будет рядом, я постараюсь не бояться… Если, конечно, Эдор помнит меня…
— Он не может забыть тебя, ты его Сокровище, — серьезно сказала господин Рональд
— Я хотела бы сказать ему, что не обижаюсь, что помню и ценю нашу дружбу…
— Конечно, услышать это от тебя будет для него счастьем. Хорошо, я выберу подходящий момент и организую вам встречу… Пойдем, Аньис, провожу тебя. И завтра жду тебя в два часа на конную прогулку… Спасибо тебе, за прекрасный вечер.
Встал, галантно отодвинул ей стул, и, едва касаясь плеч, направил ее к выходу из беседки. Ей захотелось откинуться на его руку, запрокинуть голову назад, казалось, это вот-вот случится само по себе.
Но не случилось. Господин Рональд мягко повел ее по дорожке в дом, молча проводил до комнаты, открыл ей дверь… И ушел. Аньис, шокированная его непонятным поведением, обессилено присела на краешек кровати.
Вчера вечером и сегодня он создавал для нее сказку. Заставлял ее голову кружиться, душу — петь, а сердце — заходиться от волнения. И больше всего хотелось поверить, дать себя закружить… Взлететь.
Но вместо этого Аньис заплакала. Потому что в его ошарашивающем поведении и откровенных признаниях было нечто обидное, нечто, рвущее душу.