Не говори маме
Шрифт:
— Спасибо, пап!
Тетя Поля даже бровью не ведет, когда я пропрыгиваю мимо нее, пытаясь на ходу заскочить в джинсы.
— Завтракать будешь? — спрашивает она, чинно держа чайную чашку двумя пальцами.
— Е.
— Майя, я тебя не понимаю.
— Е! — повторяю я и сплевываю зубную пасту. — Не, спасибо, опаздываю.
Молниеносно перемещаясь по кухне, я завариваю себе растворимый кофе и размазываю по лицу тональный крем.
— Сегодня суббота, — напоминает тетя Поля, когда я уже стою в прихожей и натягиваю второй ботинок. — Девять тридцать утра.
— Опоздала.
Вчера мы всерьез подумывали
Кажется, этим утром даже автобусы проспали: на остановке я торчу без малого двадцать минут. Никто не придет к десяти утра! Включая меня.
Когда я наконец выкатываюсь из дверей автобуса прямо к «Печатной», сердце сбивается с ритма. За ночь ее ликвидировали вместе с нашими рейлами? И открыли здесь социальную аптеку? Филиал «Сбера»? Очередной «Магнит»?
Домовые на месте. Я едва справляюсь с желанием броситься к ним и расцеловать. Но там, где еще вчера были резная деревянная вывеска и спуск в подвальчик, сегодня поскрипывают на ветру воздушные шары. Красно-белая арка из плотно привязанных друг к другу шаров. Может, помещение арендовали под свадьбу?
Внутри знакомо пахнет корицей. Телефон вжикает входящим сообщением. Я смотрю на экран: Маша. «Джон появился. Прошел мимо весь зеленый. Наверное, ждал, что ты будешь стоять у гаража на коленях. Если бы не папа, он бы точно отхлестал меня по лицу мокрой тряпкой. Отправила к тебе Вику!»
Вот спасибо… Сейчас начнется разведка боем.
Я вешаю куртку и прохожу в комнату, ожидая увидеть там столы, составленные буквой «П», и такие же шары, только в форме сердца. Но нет — там по-прежнему наши рейлы. Это уже не гранж, который я устраивала в предыдущем месте. Скорее, хюгге. Вчера мы не успели развесить гирлянды, но сегодня они здесь: обмотаны вокруг стойки и развешены над окнами — спасибо, Савва.
Над дверью звенит колокольчик, и я разворачиваюсь с заготовленной улыбкой. Внезапно это не Вика. Незнакомая женщина, ровесница тети Поли, с обветренным добрым лицом.
— А что это тут у вас?
— Благотворительная распродажа! Мы продаем одежду, а деньги переводим на помощь девочке, больной ДЦП.
Она медленно идет вдоль рейлов, щупая футболки и платья.
— У нас кофе бесплатный, — вспоминаю я. — Хотите?
— Нет-нет, не нужно. Это же секонд-хенд?
Разумеется. По вещам видно. И все равно мне кажется, что я выношу своему товару приговор.
— Да, но… Одна вещь — один владелец. — Откуда эта дурацкая формулировка? Я ведь даже не проверяла. — Некоторые вообще новые, вот, например… Футболочки. Из московских бутиков.
Лицо пылает. Надеюсь, под тональным кремом это не слишком заметно.
— А в какую цену?
— Триста рублей, — говорю я, уже не вникая в то, что именно оцениваю. Очевидно, что ей ничего не понравилось.
— Возьму две. Это и… — Она показывает не глядя. — Это. Просто чтобы помочь ребенку.
Она отдает мне деньги, и когда я укладываю в пакет две свои футболки, которые собиралась выставить за пятьсот, появляется Вика. Я прощаюсь с покупательницей. Чувствую себя при этом так, словно меня переехал трамвай, но это первая продажа. «Продала две футболки!!» — отчитываюсь я Маше в «телеграме». В ответ прилетает: «У меня еще двое заблудившихся». Как здорово, что она у меня есть.
— Как горячие пирожки! — жизнерадостно вру я Вике, которая тихонько сидит на подоконнике, мнет подушку и ни на что не смотрит. Впрочем, теперь она смотрит на меня, и это половина победы.
— Помнишь, о чем я тебе говорила?
Я присаживаюсь рядом — чувствую, что для нее это важно.
— Если что, все осталось между нами. Я обещала.
— Я тебе верю… — Снова терзает уголок подушки и прижимает ее к груди, вся, как эта подушка, стиснутая и сжатая. — Дело не в нас.
— Вик… Джон — ничтожество. Слабак и позер, ничего из себя не представляющий. Ты стоишь большего. Ты красивая, чувственная, совершенно потрясающая. Почему ты так низко себя ценишь?
Не может смотреть на меня, отворачивается к окну. Я глажу ее по обтянутой джинсами коленке.
— Кто внушил тебе, что ты так мало стоишь?
— Катя покончила с собой из-за него.
— Подожди. — Я потираю виски. Стефа, коляска, скверик, непреодолимый пешеходный переход… Илья, жующий макароны. — Откуда ты это знаешь?
— Она мне написала тем утром. Типа, смерть — это единственное, что она может выбрать сама.
Моя ладонь все еще согревает ее коленку.
— Катин отец был против Джона, да?
— Он был против всех парней. А если бы узнал, что она ложится на… — проговаривается Вика и осекается. Смотрит на меня с плохо скрываемой паникой: как много я знаю?
— Все в порядке. Стефа рассказала мне, как происходит эта ваша «магия». Продолжай.
— ...Он бы ее убил. И поэтому она меняла внешность. Надевала парик. Это Джон его принес. Она не хотела, чтобы кто-то случайно увидел ее и узнал.
— Тогда откуда ты?..
— Я нашла парик в гараже. Катя вернулась за ним и попалась. Я, честно, офигела, когда ее увидела, она же у нас принцесса, папочкина девочка, вся такая из себя. Она пожелала, чтобы ее батя перестал ходить на собрания Терпигорева, но он чуть не умер тогда… Его сбила машина, и он до утра пролежал на обочине. Катя испугалась очень. Как будто она это сделала, понимаешь? И с Джоном у нее ничего не клеилось. Говорит, не могу так больше, выпилюсь.
— Ты веришь в магию?
— Верю, — говорит Вика, а у самой глаза круглые, и я понимаю, что действительно верит, вот же он им всем мозги запудрил. — Я тоже его себе загадала. И Стаська. И теперь вся эта хуйня происходит, он и с ней, и со мной, но я так больше не могу.
— Так выйди. — Мне отчаянно хочется привести ее в чувство, заставить посмотреть по сторонам — на подушки, подоконник, забавных домовых за окном. На меня и собственное отражение в зеркале. — Выйди из этих отношений. Перестань быть третьей лишней. Пожелай разлюбить его, блин, если вы и правда такие всемогущие колдуны. Тебе не нужна… — Я изображаю пальцами кавычки. — Никакая магия, чтобы изменить свое будущее, Вик. Да и настоящее тоже.