Шрифт:
Запчасти для счастья
Все вокруг повторяли: «Как можно было не заметить такое?..»
Страшно думать об этом, но нельзя перестать — как можно было не заметить такое, когда мы гуляли, смеялись, дышали и иногда спали вместе?
Теперь моя электричка то летит, то крадется навстречу станции «Красный Коммунар». В новую жизнь. От старой остался твой конверт с кривой припиской: «Посмотри, кем я стал. Только не говори маме». Он пришел заказным письмом — забрала на почте вчера вечером, но так и не вскрыла. Сейчас я отрываю край — внутри листы с распечатанным текстом.
Я
Март, эти журналисты нарочно выбрали лучшее фото, ты там совсем как в жизни: волосы на глаза, приоткрытые губы, в расфокусе — городские огни. Я не знаю, кто сделал снимок, кто поймал тебя в объектив, кто был рядом с тобой и увидел тебя таким. Они хотели показать, что убийцы бывают симпатичными, интересными, умными, душой компании, что в убийц можно влюбиться... Тебя уже нет, но в тебя все равно влюбляются. Дуры.
Тебе, наверное, было плохо, а я ничего не заметила.
Слушай, я в колледж поступила. Экономика и бухгалтерский учет — почти как в Вышке [1] . Буду учиться здесь, зато не потеряю время: через год и десять месяцев — диплом. Мне нужно было уехать, дома стало… тяжело. Невозможно.
До сих пор ловлю себя на том, что боюсь людей. Нет ничего хуже их взглядов. Будто кто-то может меня узнать, и все начнется заново. Я боюсь подъездов, незнакомцев в лифтах, боюсь кассирш в супермаркетах, социальных сетей, сумасшедших старух, мамочек с колясками, блогеров, попрошаек, пассажиров метро… У меня паранойя. И вот этой стопки бумаг на коленях я боюсь тоже. Не могу заставить себя прочесть. Вдруг со мной действительно что-то не так? Вдруг я тебя… пойму?
1
Неформальное название Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ).
Садистка — самое невинное слово из тех, какими меня теперь называют.
Я читала про жен маньяков, но стало только хуже. Джули Баумайстер находила на участке фрагменты костей и внушала себе, что это реквизит медицинской школы отца-анестезиолога. Дарси Брудос не слышала криков жертв, которых ее муж пытал в гараже за домом. Елена Попкова не верила, что ее муж совершил восемьдесят убийств, и бросила его только после приговора суда. Феодосия Чикатило не замечала крови на одежде супруга и его приставаний к собственному внуку. «Как же так, Андрей?» — спросила она после ареста.
Как же так, Март?
Людмила Сливко считала своего мужа стеснительным и скромным, а он не ложился с ней в постель, потому что предпочитал мальчиков из турклуба «ЧЕРГИД». Он их пытал. Здание клуба потом подожгли местные жители.
Машина, которую ты мне подарил, сгорела прямо на парковке у дома — какой-то журналист отыскал и ее, и мой адрес. В статье номер машины был скрыт, но потом та же самая фотография появлялась и в других — уже без купюр…
Жены маньяков меняли паспорта и прописки, забирали детей и бежали туда, где их никто не знал. У меня теперь тоже другая фамилия — мамина, и Майя Жданова, встретив Майю Зарецкую, не узнала бы в ней себя. Я покрасила волосы в черный и обрезала их так коротко, что голова кажется теперь совсем невесомой. И шее непривычно холодно — я научилась носить шарф и шапку, совсем как в детстве. Даже город сменила, но не могу сменить себя — сделать то единственное, что могло бы мне помочь.
Он смотрит на меня. Мужчина напротив. Смотрит дольше, чем принято между попутчиками, и пристальнее, чем если бы я показалась ему интересной. Он точно меня узнал — и скажет... Сейчас он скажет мне…
«Та самая тварь из новостей!»
«Господи, — думаю я, хватая свои вещи и устремляясь к тамбуру, — неужели мне придется прочесть это, чтобы поверить, что ты избивал бездомных, отрабатывал на них приемы армейского боя и резал еще живых людей, как скот?»
Я не поверила даже после того, как увидела фотографии тех, кого ты вот так.
Я ничем не лучше Феодосии Чикатило.
Кстати, он ей ответил — за мутным стеклом тамбурной двери тянется бесконечный бетонный забор с колючей проволокой, дальше видны ангары, трубы и очертания жилых домов с редкими огоньками окон — он ответил ей — шесть утра, небо обметано тучами, собирается дождь, — «Фенечка, я тебя не послушался. Ты говорила — лечись, а я не послушался».
Здесь нет никаких красок, кроме черной и серой. Пахнет сыростью. И даже фонари какие-то простуженные.
Я начинаю ненавидеть этот город с первого шага. Никто, кроме меня, на станции «Красный Коммунар» не выходит, и я в одиночестве стою с чемоданом и сумкой, вглядываясь в туман. На мгновение меня посещает трусливая мысль, что тетя Поля забыла о моем приезде, но нет — она появляется из дверей вокзала и спешит ко мне с протянутыми руками.
— Доехала нормально?
Я киваю размеренно, как китайский болванчик. «Нормально» между нами означает, что никто не запустил в меня гнилым фруктом. Тетя Поля берется за чемодан, я оставляю себе сумку, и мы идем к надземному переходу через пути, по которым обреченной связкой горелых сарделек тянется товарный состав. Наконец-то стягиваю маску и первый раз по-настоящему вдыхаю местный воздух.
Город поездов и вечных сумерек. Большинство местных жителей работает на местном же вагоностроительном заводе — сейчас они унылыми запятыми в черных куртках прячутся под навесом остановки. Перестук колес по рельсам не затихает, электричка тоскливо вскрикивает; люди делают вагоны, на которых никогда никуда не уедут, — чтобы заработать денег на продукты, которые они съедят ради сил на то, чтобы делать вагоны.
Мы спешим. Отражение моих ботинок мелькает на мокром асфальте. Тетя Поля опаздывает на смену, а я должна успеть позавтракать до начала занятий. Обгоняем редких пешеходов, минуем еще пустующие в это время павильончики рынка. За решеткой ограды мокнут ржавая железная горка, перекошенные качели и веранда, разрисованная облупленными Смешариками. Возле закрытого продуктового магазина, схватившись за голову, покачивается похмельный мужик с седыми волосами. Хмурая женщина тащит за руку сонного малыша в криво натянутой шапчонке.
Наконец мы сворачиваем во двор и идем по тропинке между кирпичными пятиэтажками и пустырем с торчащей в центре опорой ЛЭП. Монотонно гудят провода.
— Вот наш дом, — говорит тетя Поля. — Электровозный проезд, 60, квартира 14. Адрес — запомни.
«Наш дом» на один заносчивый этаж выше остальных и чуть более новый — не послевоенный, а времен хрущевской оттепели. Тетя Поля вдавливает три кнопки кодового замка. В подъезде воняет — как в сотнях других таких же подъездов — грехом уныния.