Не говори маме
Шрифт:
К нам семенит маленькая женщина с картонкой в руках — до этого она топталась возле дверей кавказского ресторана. На картонку наклеен лист бумаги с напечатанным на нем черно-белым портретом. Ниже крупно написано: «ЯНА». Черный крестик, молитва.
— Девочки!.. — говорит попрошайка. — Девочки!
Она тоже видит перед собой двух девочек, хотя у меня при первой встрече с Ильей никаких сомнений в его гендерной идентичности не возникло.
Я достаю и не глядя протягиваю ей двухсотрублевую купюру. Илья смотрит на нас и умильно улыбается.
— Перестань, пожалуйста.
Это выглядит как чертово расстройство личности.
— Джону нравится.
— А мне — нет!
Некоторое время мы идем молча. Я тщетно пытаюсь уложить увиденное в голове. Пока что там уйма вопросов — один идиотичнее другого. Наконец я выбираю, как мне кажется, максимально корректный:
— Ты где-то этому учился? Театральный кружок? Может, что-то цирковое?
— Не-а. Я всегда таким был.
Мальчик-девочка. Я вспоминаю все, что знаю о людях-андрогинах, театральном амплуа травести и, наконец, гендерфлюидности. Знаю я почти ничего.
— Прости, — мямлю я, отчаянно сожалея, что не слишком компетентна. — Если не секрет, кто тебе нравится? В смысле… Я имею в виду… Если тебе неприятно, можешь не отвечать.
— Что имею, то и введу! — Ответ, затертый до прорех, сквозь которые виднеется тупость, но сейчас он многое объясняет. Похоже, все-таки травести.
— Извини.
Я судорожно оглядываюсь по сторонам в поисках ориентиров и понимаю, что их нет. Слева дорога, за ней — череда гаражей, тусклые фонари, справа кусты, жилые дома, огоньки окон… Мне нужна остановка.
— Куда мы идем?
— А куда тебе надо?
Я с усилием вспоминаю.
— Электровозный проезд. Давай посмотрим по навигатору…
— Не надо, понял я, — говорит он и тащит меня под арку. Сворачивать приходится довольно резко. К тому же Илья ускоряется. — Тут покороче.
Наши шаги гулко звучат под сводом. Прямо над головой — чьи-то окна. Дом-многоножка с сотней рассеянных глаз. Во двор мы выходим уже втроем. По правую руку от Ильи семенит неизвестно откуда взявшееся худенькое существо в куртке не по росту. Капюшон мешает мне разглядеть лицо. Они о чем-то быстро перешептываются.
— Сорян, — говорит Илья. — У меня дела. Тут уже близко. — Он неопределенно кивает в сторону пустыря и девятиэтажек за ним. — Туда и направо. Будет твоя остановка.
Даже тот факт, что я совершенно не представляю, куда идти, не мешает мне радоваться избавлению от его двуличной компании. Я кидаю прощальный взгляд на нашу внезапную спутницу — да, это девушка, и то ли фонарь слишком неудачно отбрасывает тень, то ли половина ее лица — один сплошной синяк.
Сделав несколько робких шагов, я оглядываюсь: две тощие черные фигуры, короткая и длинная, неподвижно стоят под фонарем. Если бы сейчас они подняли руки и дружно помахали мне вслед, я поставила бы на своем рассудке крест.
«Яндекс.Карты» с ходу определяют, что никакой остановки поблизости нет. Я смутно вспоминаю фразу «по требованию» и цепляюсь за нее, потому что ничего более подходящего все равно не предвидится: ну конечно, здесь вполне может существовать остановка, о которой знают только краснокоммунарцы. И она где-то… там, за пустотой пустыря и доминошками домов. В крайнем случае я всегда могу вернуться к колледжу и начать сначала.
Чтобы поскорее в этом убедиться, я перехожу на бег трусцой. Мимо стремглав проносятся мальчик и фокстерьер. На мгновение меня ослепляет свет фар — автомобиль въезжает во двор и останавливается. Такси — вот что мне нужно! Сейчас я выйду к дороге и просто вызову такси.
Но я не выхожу к дороге. Я не вызываю такси. Меня уже ждут. Ждут в узком проходе между домами: их трое, и то, что они ждут именно меня, становится ясно — в горле закипает паника с привкусом желудочного сока, — как только один из них хватает меня за рукав и подтаскивает к себе.
— Я все отдам, — говорю я, едва шевеля губами. Они меня узнали. Нет, они не могут меня узнать: я выгляжу теперь иначе, живу в другом городе, Красный Коммунар, Электровозный проезд, шестьдесят. Моя фамилия — Зарецкая. Я сама себя, вашу мать, не узнала бы.
Нет, они не могут меня узнать, потому что у них нет глаз. В щелях между черными шапками и шарфами, закрывающими лица, — то, что выступает на старых кирпичных стенах. Соль.
Тот, что меня держит, протягивает руку.
—К-р-р-р, — говорит он.
— С-с-с-т, — соглашаются остальные.
Я кое-как стаскиваю с плеча рюкзак, и он тут же исчезает за одной из спин, но меня не отпускают.
— Больше ничего нет. — Я дергаюсь раз, другой. — Пусти!
И с треском выдираю серебристую ткань куртки из скрюченных пальцев, потому что больше! у меня! ничего! нет!
Они не пытаются сбежать с добычей. Стоят и смотрят, как бегу я. А я налетаю на женщину с продуктовой сумкой:
— Помогите, меня ограбили!
Ее глазные яблоки подергиваются соляными кристалликами.
— Меня только что ограбили, помогите! Они там!
Парень в синей спецовке ускоряет шаг. Соль катышками лежит в складках его губ.
— Помо… Пожа…
Подпрыгивая на ухабах, меня огибает коляска с ребенком. Молодая мама невнятно ругается, а ее сын, свесившись набок, вдруг смотрит прямо на меня. Крошечное лицо удаляется, но я уже вижу, как на пока что гладких щеках отчетливо проступают серые крупицы.
Те, между домами, все еще чего-то ждут. Если бы сейчас они подняли руки и дружно помахали мне вслед.
Апрелев, тварь двоедушная!
Его нет ни под фонарем, ни около, нет и его избитой подружки, но я совершенно уверена, что они где-то поблизости — потрошат мой рюкзак и делят на пятерых сдачу со стиков для «айкоса», само устройство, беспроводные наушники, тетрадь с конспектами, содержимое косметички… «Айфон».
Твои голосовые сообщения — пошел мужик в лес на охоту, никакого вещества не принес — дурацкие селфи — только сказку— наши лихорадочные диалоги обо всем, что мы видели и пытались понять, — с очень дурным концом. То немногое, что от тебя осталось.