Не говори маме
Шрифт:
Март не пишет о том, как выманил ее на улицу. Не пишет, о чем говорил с ней, что пообещал, если она пойдет с ним. Сначала он бил ее, а потом перерезал горло. Рушка не кричала и не сопротивлялась. Саня Сорина выяснила ее имя: Елена, Елена Гнатюк.
…Приехала в Москву после того, как лишилась дома в Тульской области: риэлтор, которому она доверила вести дела по продаже, оказался мошенником. Все, что осталось у Елены, поместилось в один чемодан. В поезде ее ограбили — не стало паспорта, денег и мобильного телефона. Елена ехала к сыну, с которым давно не виделась. Знала только, что десять лет назад, выйдя из тюрьмы, он поселился у подруги где-то возле станции метро «Орехово».
Ольга торгует в этом же переходе выпечкой: «Рушкой мы ее прозвали. Побирушка, а кто она еще? Нет, денег при нас никогда не просила. Подкармливали, конечно, жалко же. Имя не называла: видно, стыдилась. Ну, что попала в такую ситуацию. Была всегда трезвая, но с головой не очень — все забывала. Дала мне бумажку с именем и адресом своей знакомой, чтобы было в сохранности. Когда ей нужно — подойдет и спросит, я напомню. А этот растолкал ее, что-то сказал. Молодой парень, симпатичный, на бандита не похож. Она встала, баулы свои собрала и пошла за ним».
Разыскать сына Елены Гнатюк Сане так и не удалось.
Вечером пятнадцатого ноября, когда умерла Елена, мы посмотрели новых «Ангелов Чарли». Март проводил меня до дома и должен был ехать к себе на съемную. До полуночи он писал мне и слал стикеры. Потом мы попрощались: «Сладких снов. Люблю тебя».
Я перечитываю статью несколько раз. Стараюсь не думать о том, что Март убивал Рушку с мыслью, что она городская грязь, оскорбляющая мой взгляд, хотя именно ее убийство ударило по мне сильнее всего. Если Анну Николаевну Нелидову и Льва Коя я никогда не видела, то Рушка была «наша»: мама строила догадки о том, кто она такая и что с ней произошло, папа пытался сунуть ей денег, а для меня она была частью жизни — той неизменной ее частью, которая дает ощущение стабильности. Раз она здесь — значит, все по-прежнему, как вчера, позавчера и третьего дня. Не о чем волноваться.
Но не поэтому я снова и снова пробегаю глазами знакомые строчки. Я уже слышала фамилию Гнатюк раньше, я ее знаю. Дом в Тульской области, чемодан, пенсионерка. Пенсионерка, дом, чемодан. Ввела в «гугл»-поиске запрос «Алла Ильинична Демичева Елена Гнатюк» — нет, ничего нового. Все те же «помыться» и «суп» на разные лады.
Свернувшись под тощим одеялом, я всем телом чувствую перепад температуры: от аномально жаркого дня к нормальной сентябрьской ночи. Где-то в отдалении, за несколькими стенами, орут друг на друга мужчина и женщина. Они всегда делают это в полночь. «Трам-пам-пам», — играет в тетушкиной спальне реклама. Любимый мультфильм детства превратился в молоко и сметану.
«У нас ведь как в Простоквашино…» — произносит в голове папин голос.
Я резко сажусь в постели. У нас ведь как в Простоквашино — приезжай кто хочешь и живи где хочешь. Брошенных домов навалом. Он говорил это про бабушкину деревню. Я тогда играла в приставку и слушала вполуха: мне их взрослые разговоры были неинтересны. Вроде какая-то тетка из первого подъезда не могла выгнать из квартиры своего бывшего, а жить она хотела с настоящим — ну или с будущим, кто их разберет, — а бывший уперся: жить ему больше негде. Тогда этот настоящий-будущий пришел в квартиру, поколотил бывшего и выкинул его на улицу. И замок на двери поменял. Папа очень озадачился судьбой этого выкинутого и предложил ему перебраться в деревню, даже какую-то старую мебель подкинуть пообещал.
А звали его… Я сижу, таращусь в темноту и бешено тру виски. Нет, так ничего не получится.
— Теть Поль!
Она, конечно, уже дремлет перед включенным телевизором и вздрагивает, когда я шепотом зову ее с порога.
— Майя? Чего не спишь?
— Помните, папа помогал одному человеку? Он поселил его в пустующем доме в бабушкиной деревне…
— Помогал, — отзывается она и трет лоб. — Телевизор наш старый отдал.
«И куда ты его? — ворчала бабушка, пока папа тащил с чердака громоздкий и жутко грязный телевизор. — Не показывает же!»
«Запоказывает, — кряхтел папа. — Человеку надо новогоднюю речь президента послушать. Что за Новый год без речи?»
«Дался тебе этот алкаш…»
— И допомогался до смерти: в том же доме и угорел.
— Как его звали? — Голос дрожит и не слушается. Я подсказываю: — Константин…
— Гнатюк, — договариваем мы одновременно.
Тот самый человек из дома у дороги, который случайно убил свою сестру. Сын Рушки. Из-за него погиб папа. И мы не называли его по имени. Мы вообще никак его не называли.
***
Вчера я так вымоталась, что запросто могла бы проспать до обеда, но даже в воскресенье мне не обрести покой: в прихожей звонит телефон. Омерзительный звук. Как будто прямо в мозг засунули вилку и взбивают его в омлет. Тетя Поля снимает трубку, тапочки шлепают в мою сторону. Сейчас, как всегда, войдет без стука…
— Майя, тебя к телефону! — бодро звучит из-за приоткрытой двери. — С училища.
«Сучилища»! Я ржу, но пытаюсь делать это беззвучно. И когда говорю «алло», все еще вытираю слезы. Спать, конечно, уже не хочется.
— Майя, здравствуйте! Это Лариса Васильевна. Из деканата.
Кажется, мое ответное приветствие звучит неуверенно — она понимает, что я ее не узнала, и торопливо добавляет:
— Еще раз спасибо за платье и за то, что вы сделали для Яночки!
— Здравствуйте, Лариса Васильевна! — повторяю я тверже. — Спасибо, что пришли. Все прошло отлично, мы собрали гораздо больше, чем рассчитывали, и сегодня… — Мне приходится посторониться, потому что тетушка собирается в магазин, а ее пальто висит на вешалке, перед которой стою я. — Сегодня постараюсь все передать Яниной маме.
— Я поэтому тебе и звоню, — говорит Лариса Васильевна, пока я закрываю за тетей дверь и накидываю цепочку — да, она здесь есть. — Вера в больнице. Вместе с Яночкой. Ей стало хуже. Думали, простуда, а вчера… — Она замолкает и, кажется, шмыгает носом. — Пневмония. Я продиктую тебе сотовый Веры. Запиши, ладно?
Я поспешно лезу в тумбочку за тетушкиной телефонной книгой, в которую внесены номера ее подруг.
— А сын? — спрашиваю я, пока гоняю пальцами огрызок карандаша — тот убегает в самый дальний угол. — У нее ведь сын. С кем он сейчас?