Не говори ты Арктике - прощай. Когда я был мальчишкой
Шрифт:
Спасибо людям, которые по долгу службы редактировали «Тихий Дон» и не выбросили из него словечки, придающие столь яркий колорит персонажам этой великой книги.
Сколько добрых, но густо посыпанных солью полярных шуток и розыгрышей я не смог привести! Рассказывал — смеялись, а только заикался, что хорошо бы включить в книгу, — в ужасе махали руками. Мне было горько и обидно и за себя, и за читателей, которые не прочтут, не узнают этих словечек.
«Беседы с Василием Харламовым. Колоритнейшая личность!»
Харламов — самый занятой человек на станции: за ним и его двумя механиками, Валерием Шашкиным (тоже бывший восточник) и Мишей
Кажется, все знаешь, многое видел и о многом слышал, а не перестаешь поражаться мужеству и выносливости наших полярников. Кто еще рискнул бы вести поезд по ледяному куполу Антарктиды в таких нечеловечески трудных условиях? Скажу прямо: мужество и выносливость, конечно, замечательные качества, но давно пора не делать ставку только на них. Я уже писал об этом и еще раз повторяю: за такие походы, как у Евгения Зимина в 1969 году и у Василия Харламова в 1978-м, не жаль самых высоких наград (не дали никаких — даже медалей), однако обязательно ли они нужны, эти изнурительные походы, полторы тысячи километров в один конец? Не пора ли наконец от слов перейти к делу и несколько сот тонн необходимых восточникам грузов доставлять на тяжелых транспортных самолетах? Пусть без посадки, хотя бы на сброс, на платформах и парашютах. Кстати говоря, это будет и значительно дешевле: санно-гусеничный поход — штука чрезвычайно дорогостоящая…
Возвращаюсь к Харламову. Он высок и очень силен, механик и дизелист — надежнейший из надежных, имеет звание «мастер вождения тяжелых машин». Незаменимый работник, и в общежитии он, однако, человек не простой: любит поворчать, вспыльчив, не терпит возражений, раздражается при виде не занятых делом людей, может вспыхнуть, причем иногда без достаточных причин. Никому другому на станции Сидоров бы этого не спустил, а Харламову прощает: кому многое дано, тому многое позволено. Товарищей Сидоров предупредил: когда Харламов не в духе — молчите, не возражайте, он быстро отойдет.
И все понимают, прощают — видят: для этого человека работа превыше всего, а работает он за троих. Немного смешно: Валерий Шашкин, влюбленный в своего главного, во всем ему подражает — и чуточку сутулится, и ворчит, и молчун такой же, и в работе харламовская самоотдача…
На меня, как на лицо без определенных занятий, Харламов смотрел исподлобья, не совсем понимая, на кой черт я сюда явился. Недели три он уклонялся от общения — «некогда», «как-нибудь потом», и лишь уступив настояниям своего друга Сидорова, под конец согласился «лечь на карандаш».
Харламов нужен был мне до зарезу, и вот по какой причине.
Потерпевших аварию должны были искать не только с воздуха, но и на вездеходах. Я уже упоминал, что лед в проливе, через который должны будут идти вездеходы, становится относительно прочным к середине ноября; по сюжету время действия повести было даже чуть раньше, когда лед еще ненадежен и идти через пролив рискованно.
А нам с Левой вскоре предстоит этот путь, и нужно понять, какие неожиданности возможны, тем более в полярную ночь, особенно если застигнет пурга или опустится «белая мгла», когда ничего не стоит сбиться с дороги. Здесь особенно важны детали, и Харламов — единственный на куполе человек, который знает их наперечет.
Поняв, что я не намерен копаться в его личной жизни, Харламов повеселел и стал охотно рассказывать про детали. Заранее скажу, что все они попали в повесть, а кое-что из того, о чем говорил Харламов, нам пришлось испытать на собственных шкурах.
С его слов я записал, как нужно идти через пролив по гнущемуся льду, как промерять лед, как пытаться спастись, если вездеход провалится (лед тонкий — шансы есть, а наплывет на кабину толстая льдина — «отвязывай коньки»), и прочее.
После второй беседы я сердечно поблагодарил своего консультанта, и Харламов, давно с чрезмерным вниманием разглядывавший часы, с явным облегчением ушел. Уже на пороге он все-таки пробормотал: «Никак не пойму, на кой черт тебе все это надо? Кому интересно читать про вездеходы?»
13 ноября. За ночь выдули в кабине у Васи чудовищное количество чаю — прощались. Вася сказал, что, раз нас повезет Харламов, он спокоен: более смелого, но в то же время осмотрительного механика-водителя он не знает. Я тут же припомнил рассуждение Юлиана Тувима о разнице между отвагой и осторожностью. Отвага: подойти к боксеру и обругать его последними словами; осторожность: сказать боксеру то же самое по телефону. Мы много шутили, смеялись, но наш с Левой смех был жизнерадостнее — мы-то ехали домой, а Вася увидит свои любимые зеленые листочки месяцев через семь… Отпуск у Левы закончился, да и я сделал что хотел, пришла пора расставаться с куполом — страница перевернута.
Утром (теперь только по полярным часам с их специальным циферблатом и поймешь, когда утро, когда день, когда ночь) под салют ракетниц и оглушительный лай собак мы уселись в ГТТ, тяжелый вездеход, и поехали вниз, к мысу Ватутина, навстречу одному из наших интереснейших полярных приключений.
«БЕЛАЯ МГЛА»
Мне рассказывали, как один известнейший ученый-литературовед, прослышав о необъективности экзаменаторов, подсунул им самолично написанное сочинение на тему, в которой был признанным авторитетом. Он заранее потирал руки, предвкушая, как разоблачит людей, превращающих приемные экзамены в недостойный фарс. Ученый получил тройку — «за слабое раскрытие темы», причем в ходе возникшего затем скандального разбирательства не смог доказать, что раскрыл ее хотя бы на четверку: разве можно на десяти-двенадцати страницах всесторонне проанализировать творчество такого гиганта, как Лев Толстой? А об этом почему не написали? А почему упустили то?
Так что ловкий экзаменатор, задавшись подобной целью, может успешно завалить даже академика, несмотря на длинный шлейф его ученых званий и три полки написанных монографий.
Я вспоминаю этот случай, когда думаю об Арктике. «Век живи, век учись» — это про человека в Арктике сказано. Не любит она, когда люди самонадеянно полагают, что знают о ней все. Таких она экзаменует с особым пристрастием, и хоть разок, да подловит на ошибке, докажет, что полностью познать полярные широты так же невозможно, как абсолютную истину.