Не искушай меня
Шрифт:
– Да, вижу. По твоим глазам. – Она прикоснулась к его брови прохладной рукой. – Я знаю, что ты не сделал бы того, что сделал, если тебя к тому не вынудили обстоятельства.
Он поймал ее руку и поднес к губам.
– Я преклоняюсь перед твоей верой в меня.
Он преклонялся перед ее щедростью, он преклонялся перед ней. Ее несокрушимая вера в то, что он хороший, основанная лишь на том, как он относился к ней, смывала с него все грехи. Она знала, что на его руках кровь, и все же продолжала считать, что он готов прибегнуть к столь крайней мере только тогда, когда у него нет иного выхода.
– В этой постели не я одна – открытая книга, – сказала она, улыбаясь. – Я тоже могу читать в твоей душе.
– Да? – спросил Саймон, приподняв брови. – И что ты сейчас прочитала?
– Что ты от меня без ума, – сказала Линетт.
Саймон засмеялся:
– Ты неисправима.
– Ты мог бы об этом догадаться, когда я позволила тебе меня поцеловать.
– Позволила? – Саймон широко улыбнулся. – Милая, да ты и пикнуть не могла, чтобы меня остановить. Ты была как глина в моих руках.
– Ты считаешь себя таким неотразимым? – хмыкнув, спросила она.
Он перекатился, поджав ее под себя, любуясь ее волосами, разметавшимися по постели, ее телом, таким сливочно-кремовым, таким светлым на фоне темного дерева изголовья и обивки стен цвета темного бургундского.
– Тогда окажи мне сопротивление, – предложил он, бросив ей вызов.
– Это непросто осуществить, когда ты вжимаешь меня в матрас.
– Вжимаю? – Он поспешно приподнялся на локтях.
– Ну, ты крупный мужчина.
– Это для того, чтобы лучше угодить тебе, – проурчал он, как сытый кот, и в качестве доказательства ткнулся ей в бедро той своей частью, что давно ждала своего часа. – Тебе не захочется иметь мужчину меньше меня, тиаска.
– Ты говоришь о своем пенисе?
Он засмеялся, увидев ее неподдельное изумление. Линетт толкнула его в плечо:
– Я серьезно, Саймон! Размеры этого места так сильно различаются?
– Ну конечно. Как рост и вес.
Глаза у нее были круглыми как блюдца.
– Так выходит, что мужчине поменьше не пришлось бы так тяжело работать, чтобы войти в меня?
При мысли о том, что кто-то мог оказаться там до него, Саймону захотелось зареветь как зверю.
– По размеру мужчины не всегда можно судить о размерах его мужского достоинства.
– О, как интересно!
– Бьюсь об заклад, не так уж интересно.
– Ты ревнуешь? – хитро улыбаясь, вернула она ему его же вопрос.
Саймон устроился поудобнее между ее раскинутыми ногами. Он нежно провел своим пенисом по нежным лепесткам и застонал, почувствовав мгновенную реакцию Линетт.
Она вцепилась руками ему в плечи, слегка царапая его кожу ногтями. Странно, он находил это ощущение весьма возбуждающим и нисколько не досадовал на боль, как было в прошлом. Он обычно старался избежать того, чтобы женщины оставляли следы на его коже, потому что при виде этих следов другая женщина могла почувствовать себя задетой, но с Линетт было не так. Он хотел, чтобы она оставила на его теле свои отметины. Он хотел, чтобы все видели и знали, что она отдала ему себя и взамен взяла его.
Он несколько изменил положение и рукой направил широкую
– Видишь? – прошептала она. – Я думаю, что ты для меня, возможно, велик на размер.
Опустив голову, Саймон поцеловал ее. Он обожал ее губы, ее рот и то, что она произносила этими губами, и те звуки, что помимо воли вырывались из ее рта, он тоже обожал. Губы ее были влажными и нежными и восхитительными на вкус. И то, как они подрагивали под его губами, как раскрывались. Он бы с радостью позволил этим губам вырвать из груди его сердце.
– Господи, чувствовать тебя… – простонал он, медленно погружаясь в тугой жар ее лона. – Видишь? – Он просунул руки ей под плечи, чтобы уложить ее поудобнее. – Я могу прикоснуться к тебе глубоко-глубоко, глубже некуда, – и он толкнулся в нее, – и растянуть тебя до предела… – Он сделал вращательное движение бедрами и сорвал с губ Линетт стон восторга. – Я сложен под тебя, словно по мерке, и все это для того, чтобы дарить тебе наслаждение тысячами разных способов.
Линетт вздохнула:
– Я вижу…
Он замер на определенной глубине, поглаживая обнаруженные им эрогенные точки, отдаваясь собственным неповторимым ощущениям; она была такой влажной, такой тугой. Сексуальный акт никогда не дарил ему столь полных ощущений, никогда не чувствовал он наслаждения женщины так остро, словно наслаждение было его собственным. То не было радостью обладания, то не было триумфом победителя, наслаждение было самоценным – чистым, без всяких посторонних примесей.
Как и раньше, Саймон не торопился, он входил в нее глубоко и медленно. Взойдет солнце, и она покинет его, между ним и ею встанет ее семья, и на этом все у них закончится. Он слышал тиканье часов, отмерявших время его счастья, и это время утекало, но он не ставил перед собой цели овладеть ею столько раз, сколько было возможно. Он не ставил перед собой цели утолить свой голод, избыть тоску по Линетт или заставить ее запомнить его ценой количества ослепительных оргазмов. Любой мужчина, который имеет право называться таковым, может довести женщину до оргазма.
Но не всякий мужчина может любить.
Вот чего он хотел добиться – чтобы оргазмы, которые потрясали не только тело ее, но и душу, стали частью ее, ее сутью.
Саймон опустил лицо в душистую копну ее волос и крепко прижал Линетт к себе. Он впитывал ощущения, запоминал их. Ее отвердевшие соски, которые упирались в его грудь, упругая мягкость ее груди. Линетт была такой нежной, она была так божественно сложена, она была так чертовски красива, что ему становилось трудно дышать, когда он смотрел на нее.
Она заерзала под ним, голова ее заметалась из стороны в сторону, она одними губами шептала его имя. Она была так щедра в своей страсти, она отдавала себя всю, без утайки. Еще ни одна женщина так не вела себя в его постели. У всех имелись свои соображения за и против него. И этих «против» хватало – его незнатное происхождение, его ирландский акцент, отсутствие положения в обществе, отсутствие собственности и семьи… Он ничего не мог ей предложить, кроме нескольких часов плотского удовольствия.