Не искушай меня
Шрифт:
– Я сделаю для тебя все, что в моих силах.
– Моя дочь здесь, в Париже, познакомилась с мужчиной. Его зовут Саймон Куинн. Ты что-нибудь о нем слышал?
Филипп нахмурился:
– Не припоминаю такого имени.
– Он каким-то образом смог убедить Линетт, что здесь, в Париже, живет девушка, похожая на мою погибшую дочь как две капли воды, и что у нее такое же имя, как у ее сестры, – Лизетт.
– Зачем ему это?
– Я думаю, ради денег. – Маргарита нервно разглаживала складки на платье. – Сегодня днем я приехала к нему и предложила столько денег, сколько он потребует, за то, чтобы он уехал из страны и никогда не возвращался. Он не ответил мне отказом.
– Иногда мне кажется, что я должен быть благодарен судьбе за то, что у меня только сыновья. Не думаю, что я смог бы терпимо относиться к охотникам за приданым.
У Маргариты свело живот.
– Я сама впервые столкнулась с такой ситуацией. И не знаю, как быть. Я должна защитить Линетт, но при этом я не хочу стать ее врагом.
– Я восхищен твоим мужеством. Представляю, чего тебе стоило встретиться с тем мужчиной. Что я могу для тебя сделать?
– Ты не мог бы навести о нем справки? Узнать доподлинно, что могло побудить его искать общества моей дочери? Он, судя по всему, не беден. Он также признался Линетт, что был английским шпионом. Де Гренье оказывает королю только второстепенные услуги и не связан с разведывательной деятельностью. Мы живем в Польше. Какая выгода этому Куинну от связи с моей дочерью?
– А тебе не приходило в голову самое простое объяснение? Что, если он искренне любит ее? Если она унаследовала от матери хотя бы половину красоты, ни один мужчина перед ней не устоит.
Маргарита ответила ему печальной улыбкой:
– Спасибо. Если бы все обстояло именно так, ему незачем было бы сочинять сказку о той женщине.
Филипп наклонился к Маргарите:
– Ты знаешь, кто она? Знаешь ее фамилию? Маргарита переплела пальцы. Она нервничала. После некоторого колебания она ответила:
– Руссо.
Филипп отшатнулся как от удара.
– Господи… Ты веришь, что эта женщина моя родственница?
Эдвард лежал в темноте, прислушиваясь. Он гадал, что могло его разбудить. Когда он явственно услышал всхлип, он вскочил с кушетки и подбежал к кровати, на которой спала Коринн.
Он зажег свечу на ночном столике и присел на край кровати, протянув руку к ее горящему лбу. Из уголков глаз ее текли слезы, увлажняя волосы у нее на висках, и грудь ее вздымалась от всхлипов.
Еще один ночной кошмар. За прошедшие две ночи ей несколько раз снились кошмары. Во сне она плакала и просила пощады.
Неужели она так страдает каждую ночь? Что это – демоны, порожденные горячкой, или муки проклятия?
Глядя на нее, Эдвард и сам невыносимо страдал. Возле свечи стоял небольшой таз с водой. Эдвард намочил в нем тряпицу и отжал. Затем он вытер Коринн лоб и щеки. Увы, он не мог остановить ее слезы, не мог облегчить страдания. Эдвард встал и стянул с нее одеяло. На Коринн была лишь легкая ночная рубашка, а в спальне было довольно прохладно. Может, ночной воздух остудит ее, прогонит наваждение? Она всхлипнула и свернулась калачиком, поджав под себя ноги.
Эдвард выругался сквозь зубы. Он не мог смотреть на нее, съежившуюся от страха, не мог смотреть на ее дрожащие губы, на руки, сжатые в кулаки, которыми она пыталась отбиваться от осаждавших ее демонов.
Он сам непроизвольно сжал кулаки, и вода из мокрой тряпки закапала на его босые ноги.
Почему он не бежит отсюда, куда глаза глядят? Неизвестно, поправится ли Коринн хоть когда-нибудь. За четверо суток ему не удалось поспать спокойно ни одного часа, в результате хронического недосыпания он не мог нормально работать, а ведь до сих пор работа для него была самым главным в жизни.
– Ни одна женщина, какой бы ни была она соблазнительной, этого не стоит, – проворчал Эдвард и тут же раскаялся в своих словах. Вздохнув, он вернулся к больной, положил тряпку в таз, взобрался на кровать рядом с Коринн и сел, прислонившись спиной к золоченому изголовью.
Устроившись поудобнее, он, уворачиваясь от ударов ее кулачков, перехватил ее запястья одной рукой, другой крепко прижал к себе.
Коринн боролась отчаянно. Он даже удивился, откуда в такой хрупкой женщине столько силы. Но Эдвард держал ее крепко, лишь сжимая зубы, когда ему доставался пинок ногой, не допуская, чтобы Коринн его укусила, хотя она пыталась.
Ослабленная лихорадкой и недостаточным питанием, лишенная возможности дышать полной грудью в результате ожога легких, она вскоре выбилась из сил и обмякла в его объятиях. Потом у нее начался кашель. Приступ кашля сменился лихорадочной дрожью.
И вдруг по наитию Эдвард запел ей колыбельную – песню, которую помнил с детства. И, кажется, звук его голоса ее успокоил. Эдвард и сам немало удивился тому, что его прием сработал, и продолжил петь.
И в конечном итоге Коринн доверчиво прижалась к нему, вцепилась маленькими ручками в рубашку, щекой приникла к его груди. От нее все еще несло как от пьяницы, но Эдварду было все равно. Она была совсем хрупкой, и он едва чувствовал ее вес, однако она была теплой и нежной на ощупь. Эдвард блаженствовал.
Поэтому он был здесь, ради этого он солгал слугам Коринн, намекнув на то, что они были любовниками, чтобы его не погнали от нее прочь.
Так хорошо держать ее в объятиях, так славно. У Эдварда был любимый нож, и когда он брал этот нож в руки, он испытывал сходные чувства. Рукоятка ложилась в его ладонь так, словно была под нее сделана. Да, лезвие ножа обоюдоострое, и иногда случайно Эдвард ранил себя своим же ножом, но эти порезы были ничтожной платой за то, чтобы иметь такую уникальную, такую ценную вещь.
Однако с Коринн было даже лучше, чем с ножом. Он чувствовал в ней отклик, хоть она и находилась в забытьи. Ему грело душу сознание, что прикосновение его и голос пробились сквозь тот панцирь, в который она заключила себя, отгородившись от боли внешнего мира. Словно где-то в глубине ее жила та, что знала – он вполне ей подходит.
Эдвард почувствовал, что сердце ее застучало спокойнее, и его сердце тоже замедлило ритм. Вскоре они оба мерно дышали в унисон, и сердца их бились как одно. Он закрыл глаза и уснул.