(Не) курортный роман
Шрифт:
– Как ты вообще два года назад на меня повелся, а? – продолжает упрямо гнуть свою линию девчонка. – Как не побрезговал?! От отсутствия альтернативных вариантов? Или решил устроить себе маленькое забавное приключение – трахни коллегу? А может, вообще на спор?
– Хватит! Лучше заткнись сейчас.
– Я не хочу затыкаться! Почему ты меня отталкиваешь? Ты просил подумать – я подумала. Я хочу тебя, а ты играешь в недотрогу, что за черт, Сережа?!
Меня взрывает! Я покажу тебе: что за черт! Обязательно! Завтра утром. Когда ты протрезвеешь. И чертей покажу, и небо в алмазах, и как поступают с мелкими вертихвостками, любящими поиграть в
Я рычу и рывком подхватываю Стеф, перекидывая через плечо. Соблазнительная упругая попка замирает в считанных сантиметрах от моего лица. Ростовцева брыкается:
– Что ты делаешь? Эй, пусти меня! – бьет кулаком по моей спине.
– Мы возвращаемся в номер, – перехватываю удобней ее за ноги.
– Я не хочу в номер! – дергается Карамелька, пытаясь соскочить.
Я недолго думая приземляю ладонь на ее голую ягодицу. Раздается звонкий смачный шлепок. Стеф затихает, видимо, ошалев от ощущений. Я говорю удивительно спокойно для данной ситуации:
– Сиди и не визжи, иначе я буду шлепать тебя до тех пор, пока задница не опухнет, Ростовцева. И все оставшиеся в командировке встречи тебе придется провести стоя, потому что сесть ты просто физически будешь не в состоянии!
– Э…это насилие, запугивание и шантаж!
– Это предупреждение. Последнее китайское! – рычу и выношу ее из воды. На берегу, притормаживаю. Ставлю девчонку на ноги, подхватываю и напяливаю на нее платье, старательно отводя взгляд от груди и других привлекающих взгляд «местечек». Пихая ее трусы в карман своих джинсов, снова перекидываю капризную русалку через плечо и уношу в отель.
С равнодушным видом, будто каждый божий день на завтрак, обед и ужин таскаю женщин себе в пещеру, пересекаю лобби и заношу свое соблазнительное чудовище в лифт. Щелкаю на этаж и удивиться не успеваю, как сильно прониклась моими угрозами и притихла Карамелька, когда слышу всхлип. А затем еще. И еще один. Пятьдесят килограмм Ростовцевой у меня на плече начинают дрожать.
Не понял. Она рыдает, что ли? Твою мать, может, я хватил лишку?!
Открываю номер и заношу Ростовцеву внутрь, закрывая за нами дверь. И только тогда ставлю девчонку на ноги, разворачивая к себе лицом. Точно, рыдает. По щекам молча катятся крокодильи слезы обиды, а ее вкусные, сладкие губы дрожат. Она поджимает их и старательно отводит взгляд. Дергается.
У меня сердце обрывается и падает. В желудок. Я дебил. Подвид: идиот обыкновенный.
Я обхватываю ладонями ее лицо, заставляя посмотреть на меня, Карамелька начинает рыдать в голос, впадая в настоящую истерику. Худенькие плечи трясутся. Да она вообще содрогается всем телом с каждым новым всхлипом. Господи, пьяная женщина – это нечто невообразимое и непоследовательное!
– Стеф, – отираю подушечками больших пальцев мокрые дорожки с ее щек, – перестань. Слышишь? Я пошутил. Я мудак, Карамелька. Не плачь. Я не…
– Я… я замерзла, – выдавливает сипло, ежась. – Пожалуйста… я… я замерзла.
– Идем, – тяну ее за собой в ванную.
Завожу в душ и включаю воду. Настраиваю теплую, оборачиваюсь – Стеф стекла по стенке и, обняв колени, сидит в углу. В мокром платье, которое не сняла. Смотрит в пол и беззвучно продолжает глотать слезы. Маленькая, хрупкая, разбитая, потерянная, как ежик, бредущий в тумане. Но мой ежик. Весь до последней, самой колючей иголки!
Мое сердце сжалось и разорвалось, когда я понял, что основательно втрескался. Теперь уже официально и окончательно. Вляпался и погряз. В ней. Какой бы вредной она ни была, как бы упорно меня ни гнала – я словно верный пес, буду снова и снова возвращаться в надежде, что однажды она обратит свое внимание на меня. Просто потому что по-другому уже не могу. По херу на все! Она не такая, как все. Слишком взбалмошная, сложная, упрямая и своевольная. Идеальная. Я влюбился.
Я снимаю с себя прилипшую к телу мокрую одежду, предусмотрительно оставив только боксеры. Во избежание, так сказать…
Тянусь к Карамельке. Она даже не пытается протестовать, когда я снимаю через голову ее платье, вышвыривая из душевой. В кучу к своим мокрым вещам. Сажусь рядом, упираясь спиной в холодную кафельную плитку, и перетягиваю Стеф к себе. Усаживаю между своих ног, оплетая руками и ногами, изо всех сил прижимая спиной к своей груди. Молча утыкаюсь губами в ее висок и закрываю глаза, позволяя Ростовцевой прореветься. Не мешая, не встревая, не успокаивая, просто поддерживая и обнимая. Понятия не имею, что сегодня в ее жизни произошло такого, что весь вечер пошел по всем известному месту, но я хочу, чтобы она знала, что не одна. Хочу, чтобы чувствовала, как быстро бьется мое сердце у нее за спиной. И как крепко способны обнимать мои руки в те моменты, когда эта поддержка ей нужна.
Блин, да я тот еще косяк! Совсем не идеальный. Но я хочу, чтобы она знала, что я ее «косяк», со всеми потрохами…
Сколько мы пробыли в таком молчаливом положении – сложно сказать. Время в этой душевой стерлось. Так же. как и границы. Сидели, отогревались, до тех пор, пока Стеф не начала клевать носом. Только тогда я подхватил ее на руки и вынес из душа. Наскоро обтерев махровым полотенцем, натянул на нее свою чистую футболку и уложил в кровать, на этот раз укладываясь следом. Дабы предупредить ее новый побег, лег на ее половину, зажав Ростовцеву между баррикадами из подушек и собой. За все свои героические моменты выдержки позволил себе единственную слабость на сегодня – обнял.
Ее тело в моих руках ощущалось так хорошо и до одури правильно, что впервые с момента прилета в Сочи я отрубился. И проспал, не пошевельнув и мизинцем до самого утра.
Глава 27. Вот вам и доброе, мать его, утро!
Стеф
За всю свою жизнь мне «посчастливилось» болеть с похмелья лишь дважды. Первый раз – после вечеринки в честь своего совершеннолетия. Второй… сегодня. Почти что исторический момент! Который я была бы и рада прочувствовать полной грудью, если бы могла чувствовать в этот момент хоть что-то, кроме тошноты и «вертолетов», что кружили на кровати даже с закрытыми глазами.
Пробуждение вообще было тяжелым. Виски крутило, как шурупы отверткой, на языке стоял горький привкус рома, а в глотку будто насыпали КАМАЗ песка. Засуха мучила страшная! Даже губы пересохли и, по ощущениям, потрескались.
Медленно приходя в себя, я с трудом разлепляю свинцовые веки. Солнечный свет больно бьет по радужке, глаза начинает щипать. Стараясь не делать резких движений, поворачиваю голову в сторону прикроватной тумбы – стрелки на часах стоят на десяти. Уф! Какое счастье, что сегодня официальный выходной. Можно весь день без зазрений совести провести в позе трупа, медленно умирая от жажды и голода.