Не мешайте палачу
Шрифт:
– А вас я запишу в солидные, – отшутилась проводница.
– Что, для солидных у вас другой ассортимент? – подхватил Гарик, стараясь говорить в том же ритме, что и она. – Тогда я подумаю, может, мне имеет смысла из хороших в солидные перейти. Вы мне что посоветуете? Вы посмотрите на моего коллегу опытным женским взглядом и скажите: почему мне всегда так не везет?
Проводница послушно перевела взгляд на Рифиниуса, и тут они взяли ее в тиски. Карл работал глазами и лицом, движениями бровей, рук, жестами и позами, а Гарик без умолку болтал, стараясь не выбиваться из ритма, заданного ее дыханием и манерой речи.
–
Карл сделал едва заметный жест, и Гарик умолк. Проводница продолжала стоять, прислонившись спиной к двери, и смотреть на Карла. Казалось, она даже не заметила, что Гарик перестал с ней разговаривать.
Пауза была совсем короткой, заметить ее мог бы только очень опытный человек, понимающий, что здесь происходит. И Гарик уже снова продолжал:
– Вы сейчас вернетесь в свое купе, нальете нам два стакана чаю с лимоном и напишете две записки. В одной будут строчки из вашей любимой песни, в другой – строчки из вашего любимого стихотворения. Записки принесете сюда вместе с чаем и отдадите мне. Идите.
Проводница повернулась, с трудом открыла дверь купе и вышла в коридор. Через несколько минут она вернулась, неся в руках поднос с двумя стаканами чая и двумя сложенными пополам листками бумаги. Гарик и Карл взяли стаканы и записки. Любимой песней проводницы оказалась песенка про голубой вагон из известного мультфильма, а любимым стихотворением – «Я так долго напрасно молил о любви» Надсона. Гарик спрятал записки, вывел толстушку из транса и закрыл за ней дверь.
– Интересная смесь у нее в голове, правда? – задумчиво сказал Карл. – Простенькая детская песенка – и вдруг малоизвестное стихотворение поэта, которого в школе не проходят, да и вообще мало кто уже помнит. Наверное, у нее был роман с человеком, который пытался приучить ее к изысканной поэзии, а в песенном творчестве он был не силен и повлиять на ее примитивные вкусы не смог. Может быть, это было его любимое стихотворение, а наша проводница его выучила наизусть, оно ведь коротенькое совсем. Вот и носит его в памяти, потому что этого мужчину забыть не может.
Гарик не ответил, с хрустом надкусывая очередной фаршированный перец и интенсивно работая челюстями. Всего перцев было три, и когда он их прикончил, Карл уже допил чай и теперь меланхолично посасывал извлеченный из стакана лимон.
– Вы не знаете, почему мы работаем вместе? – спросил Асатурян, приступая к остывшему чаю. – Что там за сложности?
– Никаких сложностей, насколько я знаю, – пожал плечами Рифиниус. – Просто надо помнить о единстве психо-лингвистического пространства.
– Чего? – вылупился Гарик. – Вы о чем?
– Мхитаров – обрусевший армянин, и вы, Гарри, легко сможете подыскать слова-символы и слова-сигналы, которые проникнут в его подсознание. Мне это может оказаться не под силу. В некоторых случаях очень эффективным бывает использование родного языка объекта, особенно если он давно на нем не говорит. Употребление слов и понятий, неразрывно связанных с ранним детством, возвращает человека в то состояние зависимости, подчиненности и беспрекословного послушания, которое царило в его взаимоотношениях с родителями в те годы. Вы этот язык знаете, а я – нет. Поэтому
– Теперь понял, – кивнул Асатурян. – Хотите огурчика? Очень хорошо промывает организм. Я смотрю, вы все воду пьете, тоже, наверное, промываетесь?
– Да нет, – снисходительно улыбнулся Рифиниус, – просто привычка. Без всяких лечебных целей.
Гарик догрыз свой огурец, Карл допил воду из высокой бутылки. Больше разговаривать было не о чем, и около половины второго они улеглись спать. А утром ровно в 8 часов 29 минут «Красная стрела» вползла под своды Московского вокзала в Санкт-Петербурге.
Сергей Георгиевич Мальков был губернатором большой области. Разумеется, в этом регионе плацдармов не было. Есть железное правило – не гадить там, где живешь. В Москву он наведывался довольно часто по делам как служебным, так и личным, но Миша Ларкин решил, что лучше все-таки работать с ним в домашних условиях. Да и Павел с этим согласился. У московской милиции и без Малькова хлопот хватает, с них Юрцева и маньяка достаточно. Именно поэтому Ларкин съездил следом за Президентом на родину вождя и разобрался с Шабановым там, подальше от Москвы. Вернулся, поспал денечек, набрался сил и отправился в вотчину Малькова.
Сам Сергей Георгиевич был толстым, потеющим и плешивым, на лунообразном лице холодно поблескивали голубые глазки, которые могли становиться при желании теплыми и дружелюбными, а могли метать молнии и искры. И дети у него были удивительно похожи на папеньку: раскормленные не в меру, рыхлые, малоподвижные. Характеры, правда, у них были совсем разные. Сын заканчивал одиннадцатый класс, был неоднократным победителем республиканских олимпиад по литературе, иностранному языку и истории и собирался летом поступать в университет. С ним проблем у родителей не было. Дочь же губернатора Малькова была совсем иной, и от нее папа с мамой не видели ничего, кроме беспрерывной головной боли.
Родилась она в те годы, когда по советским экранам с триумфом гуляли фильмы об Анжелике и ее многочисленных любовниках. Не удивительно, что назвали девочку Анжеликой, это имя тогда было в моде. Но вместо сексуальной блондинки с нежными губами и точеной фигуркой Анжелика выросла в толстую, уродливую и невероятно распущенную девицу. Она рано поняла, что весьма далека от эталона женской красоты, но решила компенсировать сей недостаток имитацией собственной сексуальной привлекательности. «Какая разница, красивая я или нет, – говорила она подружкам. – Важно то, что парни с удовольствием со мной трахаются». Подружки верили, ибо своими глазами видели, как на вечеринках и гулянках мальчики и юноши уединялись с Анжеликой, тогда как более привлекательные девицы оставались без внимания. Откуда им было знать, что у Анжелики был широкий ассортимент приманок-обманок, на которые она ловила доверчивых простаков. Как правило, это была легенда о пари.