Не могу без тебя
Шрифт:
Она отмалчивается, когда Алёнка принимается спасать её. В ней снова две Марьи.
К первой приходят её новые герои: люди, с которыми она встречалась, работая в «скорой помощи», и школьные учителя, научившие её ханжеству и бездумию, и отцовские приятели, с гримасами на потных рожах, с трезвыми и пьяными речами. Звучит музыка, играет Колечка. Эта Марья пытается из прошлого перенести на бумагу своих знакомцев, а из разговоров с Альбертом отбирает то, что понятно ей, забывает про голод, про отрицательные рецензии и про то, что от неё ушёл Альберт. Она не мала, не унижена, она слышит голоса Христа и апостолов, она снимает Христа с креста и верит в его воскрешение, она взбирается на гору Синай и побеждает
Другая Марья очень устала от штопаных-перештопанных колготок, от заплат на юбке, от чувства униженности и беспомощности, ей нужен Альберт. В театр хочется пойти. Отдохнуть поехать хочется. Полежать бы на песке, разомлеть на солнце! Сколько лет не была на море! Надоело считать копейки!
Побеждает то одна Марья, то другая.
Но, в любом случае, что она может изменить, чтобы ощутить себя человеком?
Есть ещё одно… что крепче творчества держит её дома: она не хочет встречаться с Альбертом. Да, он благороден и добр, но этот добрый, благородный Альберт, как и Игорь, лишь поиграл с ней: он не позовёт её замуж, и у них никогда не будет ребёнка. Нарочно Марья повторяет про себя одно и то же по сто раз, чтобы ещё больше километров получилось между нею и Альбертом, чтобы ещё глубже въелась в неё обида! Ни за что не пойдёт к нему! Бывшая любовница. Чтобы все в глаза и за глаза говорили: «бывшая»!
А в обычную больницу… Она уже поработала без Альберта. Мольбы больных о судне, убийственный набор лекарств, вторгающихся в организмы как полчища ядовитых змей, неизлечимые болезни на тусклых лицах — всё тот же круг, который она прошла и из которого её вырвал Альберт. Вырвал и бросил одну.
Но Алёнка права: нужно срочно что-то решать, если не хочет она гирей висеть на любимых людях. Вечный вопрос: что делать, как жить?
Идёт по снегу в институт. Анатомичка, коллоквиум, лекции. Тухлый запах столовой: щи переварены, котлеты переперчены, чтобы отбить вкус хлеба, компот — с червивыми урючинами. Обратный путь домой. Растянувшийся на века вечер с немым телефоном, с тихой тётей Полей, с дутыми призраками по углам, когда валится могильной землёй темнота и замуровывает в небытии.
Она зовёт к себе Колечку, чтобы спас от темноты и безвоздушья, и Колечка всегда является на зов. Но делает её бессонницу ещё темнее. Размахивает бумажкой перед отцом, срывается по-мальчишечьи на петуха: «Не виноват, а убили?!» Молит неизвестно кого: «Пусти-и-ите меня к моему народу! Я с ним вместе напьюсь. Я ему много чего выскажу прямо в пьяный лоб!»
Почему её любимый, талантливейший человек спился?! Почему не захотел бороться?
Иногда без спроса приходит Меркурий. Величественен, как Владыка. Только, в отличие от Владыки, у него в углах рта остаётся что-то беззащитное, детское, от прежнего Пети, то, что не «съела» власть. Почему-то Меркурий влезает на стул, как привыкший к вниманию вундеркинд, и начинает говорить: «У положительного героя должны быть железные нервы, холодная голова, он должен быть мужествен и, если надо, уметь отказываться от личной жизни».
В одну из ночей Слепота пришёл в белом костюме. Расслаблен, демократичен. Пьёт на брудершафт со своими подчинёнными, похлопывает их по согнутым спинам и лениво растягивает слова: «Разве я против новаторов? Разве я у кого-нибудь стану на пути? Давайте несите свои смелые мысли на экран, даю зелёный свет! Нам нужен герой человечный. Сколько инфарктов случается из-за нашего равнодушия!»
Посреди ночи зажигает Марья яркий свет: удержать Меркурия демократичного, но он уже кричит: «Это что же, разрушаешь соцреализм? И чего твой герой копается в себе? Смысл какой-то ищет? Надо признаться честно, не удался тебе фильм, не получился. Бывает».
Споры героев, фильмы, газеты — вехи истории и времени. Она чувствует его, местное время. Человек попадает в него, как в силки. Она чувствует время вечное: не судящее и не казнящее никого, несущее жизнь цветку и человеку, зверю и камню. Это время отмеривает срок каждого, соединяет в гармонию рождение и смерть, радость и страдание, тишину и какофонию.
Человек — Вселенная?
Или человек — Бог?
Или просто человек и хаос?
Как же не окликнуть людей: «Слышите, стучит местное время, пролетает, подводит к смерти».
Зачем же ей в больницу — в местное время? Она может помочь владыкам увидеть аль и немировских, а Слепоте вернуть его беззащитное выражение, чтобы он выпустил Колечкиного Кирилла к людям!
Вот после таких встреч — с Колечкой, со Слепотой, с историчкой, ставящей пятёрки за донос, с дочерью, бросившей мать в нечистотах, упрямо, в каком-то исступлении, каждый раз с новой надеждой тащит Марья рукопись в журнал или в издательство, по второму, по третьему кругу. Всё повторяется. Рецензии стойко отрицательные. Журналам и издательствам не нужны ни её герои, ни она сама.
Что же это?! Молотит Марья бесполезными кулаками по пустоте.
Не получилось снизу, она пойдёт сверху.
Начала с того издательства, в котором завотделом — светлокудрый Кирилла Семёнович, в котором написали, что она передёргивает истину, не знает жизни и не имеет отношения к литературе.
— Рокотова?! — переспросила с любопытством секретарша директора. — Заходите, пожалуйста.
Директор красив. Широкоплеч, высок. Копна волос падает на лоб, ярки глаза, ярки губы. Встал, протянул руку. Смотрит с любопытством. Воспитанный, ничего не скажешь. Не заставил ждать в приёмной, встретил как человека, поинтересовался:
— Чем могу служить? Вы не имеете отношения к Ивану Рокотову? Сестра? Очень приятно. Удивительно талантливый писатель. Печатаем, как же, печатаем. Роман? О врачах? Зарубили? Недоразумение, Мария Матвеевна. Разберусь. У нас квалифицированные рецензенты. Члены Союза писателей. Я сам — читать? — Директор рассмеялся. — Если я буду сам выполнять работу за всех своих подчинённых, я не смогу выполнять свою работу! А у меня хозяйство большое! Плюс типография. Да ещё — ЦК! Да ещё — Главлит! Да ещё — пресса! Да одних встреч сколько! — Он перечисляет свои неотложные дела, точно делясь с ней их тяжестью, и каждый раз вскидывает большой Палец, как восклицательный знак. — Вы так симпатичны, ваше лицо так умно! Обязательно попробую помочь! — Нажимает кнопку селектора: — Пригласите, пожалуйста, Кириллу Семёновича. — Смотрит на неё дружелюбно. И Марья впервые за долгое время верит красоте, улыбке власти, расслабляется. Может, и в самом деле всё будет хорошо?! — А вы совсем не похожи на брата, — констатирует он. — Вы больше напоминаете своего великого батюшку. Удивительно талантливая семья! Если вы пишете так же, как ваш брат…
— Совсем по-другому и о другом, — спешит сообщить Марья. — Много лет я работала в больнице, хорошо знаю её. В отличие от Вани пишу о негативных сторонах.
— И чего вам не живётся? — уныло и брюзгливо спросил он, игривость мгновенно исчезла с его лица. — Благополучные родители, благополучный брат. Разве плохо жить да радоваться? Чего вздумалось вскрывать язвы жизни? Без вас найдутся хирурги! Не женское это дело.
«Раз-раз-раз» — стучит время. Как грим, смылась с лица доброжелательность. Время — ловить удовольствия! Кто вцепится на ходу в гриву удачи, тот и мчится на этой покладистой лошадке. Лишь бы не выпустить гриву! Время — «раз-раз»! Директор не сделал этого движения, но Марье привиделось: обеими руками он, совсем как Владыка, подхватил себя под зад вместе с креслом, удобным и компактным.