Не на месте
Шрифт:
– И мяса, - смелею.
– Окорока. Кусочек.
– Кусо-хо-чек!
– ржет кто-то.
И все ржут. И зырят, зырят. Кабыть голым на виду торчишь, только и чаешь стать ростом с зернышко да в щелку какую затеряться... Стою оглоблей, ровно прикипел, и двинуться не могу.
Тут актер мой вдруг насупротив садится, глядит эдак дружески - сразу и отпустило. А он и впрямь молодой еще, едва пятьдесят сравнялось, с лица гладкий, только глаза шибко тоскливые, запалые. Одет чудно, пестро, и пахнет от него чудно: больше мучной пылью и сладко-цветочно,
– Будь проще, - улыбается губами одними.
– Это тебе не деревня, тут никому ни до кого нет дела. Они тебе никто, вы пересеклись лишь на какой-то миг... Ты знаешь, что такое миг?
– Ну...
– Тут всем на всех насрать. На тебя, - и тянет с того стола бутыль свою, - на меня. Всем и на всех. Вся жизнь - большая куча... Ей, уважаемый! Ты что-то слишком увлекся, разбавляя наше вино водой!
– Какой водой, что ты несешь?
– хозяин подскакивает.
– Прости, шутки - моя профессиональная болезнь, как у тебя - тучность.
– Ну уж!
Ставит передо мной кружку вина - ягодно-душистого, сладкого. Ломоть хлеба белого с толстым куском окорока подает.
– Да, и принеси-ка парню того варева, что у вас тут называют похлебкой, - актер продолжает.
– Большую миску. Оно вполне дешево, хотя по чести, и вовсе ни пса не стоит.
Глядь: а мяса-то с хлебом уже нет. Сглотнул, даже не распробовал. Эх...
– Так уж и ни пса!
– хозяин ерепенится.
– Ну почему?
– кричат из-за другого стола.
– Собачье-то мясо там как раз есть!
– Го-го-го!
– Бафф-бафф!
– Ну вот, - актер подмигивает, - теперь все блохи перескочили на него. Очень просто. Ты пей, винцо неплохое.
– Умный ты, господин, - мямлю в кружку.
Отхлебнул - вкуснотища, духом смачным в ноздри дало, и к брюху тепло побежало.
– У-у!
– актер ухмыляется.
– Я еще и образованный. Был бы сейчас уважаемый человек, аптекарь или даже врач. Но я, как видишь, потешаю чернь на улице.
"Э, - думаю, - людей веселишь, а сам тоску точишь, крепкой вон заливаешь".
– Как же так получилось?
– спрашиваю.
– А как все в этом мире получается? Просто такой я человек, ни на что не годный. У мастера мне скучно было, все в театр бегал, смотреть, как большие драматические актеры представляют. Ты хоть знаешь, что такое драма?
Чудак-человек...
– Какой же, - говорю, - негодный, когда тебе такое уменье дадено? Чтоб людей и плакать, и смеяться заставлять. Чисто колдовство, ей-богу!
Хмыкает, ан видно: приятно ему.
– Это колдовство называется слишком маленькая труппа. Я и святоша, и соблазнитель, и канатоходец, и жонглер. Да и рабочий заодно. Наэ знает, чем занимаюсь. Сегодня здесь, завтра там, мотаюсь по четырем княжествам, как дерьмо в прибой. Сейчас вот жирная пора, гуляем. А завтра, может, в желудке будет звонко. Знал бы, что так повернет, может, и не удрал бы с этой шайкой неудачников.
Гляжу и дивлюсь. Ведь идет человек по Пути своем точнешенько, ан не видит, не понимает...
– Морочишь ты попусту, - говорю и сажусь вольнее (забирает винцо-то, и плевать уж, косятся аль нет).
– Твоя это жизнь, все правильно. Потому ты сердцем почуял, куда тебе Путь... Говоришь, в лекаря тебя прочили?
– Ну! Когда сбежал, отец меня вдогонку проклял, - и запрокидывает снова, не сморгнув, хоть пойло у него едучее, аж шибает.
– Дык эт' слова пустые... А лекарь из тебя все одно паршивый бы вышел. Лекарь, он знанием живет аль делом своим, а ты - свободой. Нету над тобой потолка, небо чистое.
– О да... талант, восторг души... Да кому здесь нужен талант? Этому быдлу? Душа, ха! Им одна пошлятина по вкусу.
– Не-е, неправда твоя. Пока человек плакать может - не за себя, за другого - есть в нем душа. А гадость человечью ты покажи, покажи, чтоб со стороны-то на себя поглядели. Авось, поймут.
Глядь: а актеру чегой-то не по себе, аж заерзал.
– Какой у тебя тяжелый взгляд, мальчик...Точно из-под земли.
– Знаю, - говорю и взор туплю.
– Таким уж уродился... Послушай... А вот кабы предложили тебе дом, достаток, одежу богатую. Сиди, мол, ешь-пей, только не рыпайся никуда - что б ты делать стал?
Хмыкает актер мой.
– Сбежал бы!
– и хохочет даже.
– Да не сойти мне с места, сбежал бы через месяц! Х-ха... Эй, любезный! Обнови-ка парню...
Тут меня как стукает: деньги-то отдать! Актеру за представленье. Да за харчи. Где ж хозяин опять делся? Еще ведь похлебку обещал...
– Э!
– окликаю.
– Чего там насчет...
И тут вдруг - грохот, брань. Драка началась. Все, как сговорились, повскакали сразу. Прямо на наш стол сцепившиеся двое заваливаются. Кружка моя - об пол, а бутыль актер выдернуть успел, сует за пазуху, отскакивает.
– Голову береги!
– кричит.
– Чего они?
– Да ничего, от избытка дурости! Ах черт...
– и к своим бросается.
Стою дурак дураком, не знаю, как и быть. Уйти бы, да не уплатил ведь... Ан теснят уж, один пихнул, другой за рукав дерет, аж трещит. Тут и деньги, что достал, с руки вышибли... Да и ляд с ними. Бечь надо, вот чего. Почнут бить, неровен час, найдет одурь черная, тогда беда...
И тут один - красномордый, смурной спьяна - как попрет прямо на меня.
– У, р-рожа!
– рычит.
Чего привязался-то? Прядаю в сторону, а он все на меня. Буркалы выкатил, ревет:
– Нечисть ехидная! Охмур-рить хотел, а?
Да отстань же... Стой! Натыкается на взгляд мой, как на стенку. Дергается, таращится шало...
Бечь! Сейчас! Пока он шуму не поднял... Пробиваюсь. В дверях каша из людей. Да пустите же!
Уж слышу сзади:
– Ах ты тварь бесовская! Вона он, Нечестивец-то!
Ох, беда...
И вдруг - вопль. Прорезывает насквозь весь ор и гам. Зовет, как рев трубы, как... Повертываюсь.