Не на месте
Шрифт:
Глаза. Черные, как две дыры.
Да ведь это...
Тау Бесогон
... Все пошло не так. Я не там, где должен быть...
Ой, мама родная, как же паршиво...
А где я, собственно?
Вокруг было неопределенно-сумрачно и воняло загаженной подворотней. Очевидно, это она и есть. Я лежал на чем-то жестком, меня мутило, во рту стоял металлический
Наверху смутно обозначилась долговязая фигура.
– Дылда, ты?
– просипел я, отплевываясь.
– А ребята где?
– Ушли, - ответил незнакомый голос.
Я кое-как проморгался. Взору предстал темный, грязный проулок позади кабака. От собеседника я разглядел лишь силуэт кудлатой головы да торчащие острые коленки. Невольно пощупал, на месте ли кошель - кошель наличествовал.
– А ты чего тут?
– Ну... того. Тоже, - незнакомец смущенно кхекнул.
– Глядь: лежу. Сомлел, видать. И ты рядом, ну, и еще пьяные... Парни те пришли, хотели тя поднять, да ты заругался, чтоб оставили... Потом пьяные очухались и убрались тож, а ты все лежишь...
– он встал, потоптался в нерешительности и добавил: - Слушь, я спросить хотел... Ты чего орал-то? Ну, там, в харчевне?
– Да так, нашло.
Чтоб я сам знал...
Парень был длинен и тощ, как хлыст, и говорил эдак глухо-басовито, с растяжкой, ужасно по-деревенски. Притом он вызывал ощущение удивительной знакомости, хотя я готов был поклясться, что вижу его впервые в жизни.
– Ты ведь не местный?
– предположил я.
– Давно в городе?
– Не, первый день, - он завозился беспокойно: - Эх, рубаху попороли...
– А звать как?
– Йар.
– Тау Бесогон, - представился я.
– Эт' враль, что ли?
– Вроде того.
– А...
Голос, запах, повадка - все было решительно незнакомо. Так откуда чувство, будто я его знаю сто лет?..
Я сел, ощупал разбитый рот, загривье - оно было горячее и болело так, что головой не двинуть. Хорошо вдарили, спасибо, черепушку не проломили. Да и принял я изрядно, аж плывет все... Попробовал подняться. Меня мотнуло, но словно только того и ждавшая рука крепко подхватила под локоть.
– Йар, будь другом, проводи меня, а? Тут недалеко.
– Ну... ладно, - он как-то нервно передернулся, однако ж ухватил крепче.
Была уже ночь, но довольно светло и людно. Земля то и дело подпрыгивала и бросалась на меня, отчего становилось нехорошо. Шли переулками, потом выбрели на площадь: огни, музыка, хохот, тошнит от запахов... опять переулки. Тело, наверное, лучше помнило, куда брести, и спустя некоторое время на нас пахнуло ароматом цветущих садов, взгляд выхватил из сумрака разлапистый сукодрев, калитку, белый край флигеля. Усадьба Торрилунов, наших соседей. Почти дома.
– Туда!
– скомандовал я и... упал.
тетушка Анно
– А еще бають, живут тама твари невиданные. Не то бесы, не то черти, кто их разбереть? Ликом черны, а волосом что твой снег белы. Сами ма-ахонькие, добро нам в пояс. И не говорять по-людски, а все чирикають. По горам путников с дороги сбивают, морок наводят, а уж как глазищами-то зыркнут - так и дух из тя вон.
– Охрани и убереги!
– я осенилась пресветлым знамением. Сердце-то в груди так и подпрыгнуло.
Странница покивала и степенно сложила ладони на подоле. Я подлила ей кипяточку, подвинула поближе плетенку с пирогами. Таких людей послушать - одно удовольствие. Блаженные - они и ко Господу ближе.
Хозяйские-то дочки старшие смеются с таких: кликуши, мол. А сами, как прослышали про божью женщину, так в кухонь ко мне и слетелись. И прислуга тут вся: няньки, горнишные, стряпухи. Это мужики, вона, бражничают, а женщины у нас в доме все приличные, богомольные. Ну, окромя чужанок-язычниц.
Хозяйки молодой только нету - нездоровится ей. Да еще Ёттаре - та в каморе у меня заперлась. Глупенькая. Будто я Тауле не знаю: поди, и забыл уж про нее...
А так все туточки, и меньшие даже. Притихли, глазёнками сверкают. Нянька, бабка Нииса, им все:
– Пойдем, уложу вас.
А те:
– Нет, пусть сперва доскажет.
Упертые. Уж страху набрались, но не уйдут, хоть прибей.
Ялла-стряпуха в окно глянула, поежилась:
– Эка страсть! Тьма тьмущая, луны не видать, и фонарь с калитки опять сперли. Слышь-ка пьяные гомонят, Крыла Его над ними нету...
– и ставень поскорей захлопнула.
Да уж, негоже. Нынче Испытанье святых апостолов серной ямой да клоакою зловонной, а эти - гуляют!
– Тьфу, лихоманка их заешь!
– странница всплеснула руками: - А ведь уж самое время Нечистому выходить на поживу. Да-да. Вот так выползет где-нито на божьей земле. Глядь, а честные люди по хатам сидят, Держителю поклоны кладут. Глянет Злыдень в одно окно, в другое - нигде отрады черной душеньке нету. А святая землица ему пятки-то припека-аить, припека-аить. Потопчется он, Злоехидный, помечется, да и нырь обратно в Преисподню.
А иной раз выглянет - а вокруг все и пьють, и гуляють, и блудят. Вот где Врагу рода человечьего раздолье! Сложить он на спине крылы черные наподобие плашша, прикроить клюв-то и хо-оит промеж охальников да выпивох. Ищеть, значить, жертву себе. А найдеть какого-нито отчаюгу-безбожника и ну его обхаживать, ну уговаривать. Уж я те, мол, сделаю золота, как запросишь, и вина поставлю, сколько выпьешь. Станешь ты и богат, и удачлив, и собою пригож. И дом - полна чаша, и жена-красавна, и все чего ни пожелаешь дам. А уж ты мне, мил друг, окажи одну услугу...