Не обожгись цветком папоротника
Шрифт:
Хыля поползла, чтобы поправить несколько ростков, которые ещё можно было спасти.
— Куда? Раскарака, уходи, чтоб глаза мои не видели. Одни убытки, кругом одни убытки. — Кисеиха полезла сама поправлять, — и за что мне такое наказание?
Хыля вернулась к своей пряже. Из глаз потекли слёзы, она их торопливо вытирала рукавом, чтобы не заметила мать.
— Что случилось? — выскочила Калина с ложкой в руках. Она терпеть не могла, когда на Хылю ругались.
— Я сама виновата, Калина, поделом мне.
Калина
— Так, может, они тут с утра нарыли. Чего сразу Хыля виновата? Ей что — и день, и ночь караулить?
— Иди, заступница, — махнула Кисеиха рукой, — смотри, чтобы каша не сгорела.
Калина поджала губы и ушла в хату.
«Бедная Калина, заступается за меня, а не знает, что я и правда не доглядела».
Хылино внимание всё свободное и несвободное время сосредоточено на соседских делах. Слышала она, как Агния с матерью ругалась, выясняла, кто заходил в бабкину землянку. Хыле казалось, что Агния вмиг обо всём догадается. А потом в клочья разорвёт и её, и Тишу. Неужели Агния не поняла? Вроде, пока нет.
Ворота тягуче заскрипели, зашла незнакомая женщина. Хыля с интересом стала рассматривать её. В селении даже она знала почти всех. А вот перехожие не часто заходили в их дом.
Женщина была не сильно старая, такая же, как и матушка. Длинные тёмные одежды запылились. Глаза добрые и мудрые. Хыле она сразу понравилась.
— Здравия и добра в хату. Найдётся ли у вас воды попить перехожему человеку? — спросила она.
Кисеиха выглянула из-за ограды:
— Колодец недалеко, — буркнула.
— Что, милая, не расслышала? — переспросила женщина.
— Проходи, сядь отдохни, — громче сказала Кисеиха. Обидеть путника было плохим знаком.
— А и сяду. Рядом с девонькой. А ты, бабонька, работай, не отвлекайся, мне водицы принесут.
Выглянула Калина, вскоре принесла ковш воды и краюху хлеба.
— Спасибо тебе, милая. И ты иди, занимайся делами. Я тут в холодочке посижу и пойду дале.
И Калина ушла. Во дворе под яблоней остались двое: Хыля, прислонившись спиной к стволу, сидела на невысокой лавке, пряла свою пряжу и женщина рядом.
— На, детонька, отнеси ковшик в хату.
Хыля послушно поползла. Женщина молча смотрела. Когда Хыля вернулась и вновь залезла на своё место, женщина осторожно спросила:
— А как звать тебя, голубушка?
Та назвалась.
— А что ж ты, Хыля, ползком передвигаешься?
— У меня ножки не слушаются.
— И давно они тебя не слушаются?
— Уже, наверное, пять лет.
— А ты, должно быть, упала и зашиблась?
— Нет, я не падала.
— А что же случилось?
Тиша наклонилась в сторону женщины и зашептала:
— Матушка говорит, что меня соседка заколдовала, тётка Пыря.
— Соседка,
— Да нет, она хорошая. — Хыля вновь наклонилась к женщине и понизила голос. — Это дочка её злющая.
— Так получается, дочка тётки Пыри тебя обижает?
— Нет, она не обижает, но я её всё равно боюсь. Я раньше только одну вещь боялась — лес, а теперь — две вещи: лес и Агнию.
— А лес ты чего боялась? Ай, напугал кто?
— Я в лесу раз заблудилась и ничего не помню.
— Ну раз ничего не помнишь, зачем же бояться?
Хыля задумалась: а почему она лес боится? Не хотелось выглядеть глупой в глазах этой женщины.
— Ну, я немного помню, как я была в лесу с матушкой. Не тогда, когда заблудилась, а ещё раньше. У меня тогда ножки ещё ходили, потому что я ножками шла.
— По лесу?
— Да. С матушкой. Матушка торопилась, сердилась, я за ней еле успевала.
— По ягоды или по грибы? Или ещё за каким делом?
— Не помню. Помню только, что мы к бабушке заходили.
— Бабушка в лесу жила?
— Не помню. Наверное, да. Потому что мы, кажется, к ней торопились, — воспоминания, цепляясь одно за другое всплывали в памяти. — А она тоже сердитая была.
— А чего же бабушка сердилась?
Хыля задумалась. Смутно припомнилась полутёмная землянка, старая горбатая старуха со сморщенным некрасивым лицом, её злобные глаза и недоброжелательность по отношению к матери, а та суетливо пыталась угодить. Хыле было обидно за мать. На маленькую девочку бабка почти не обращала внимания. Что-то недобро шипела матери. Хыля попыталась вспомнить.
— Она говорила, что поздно, я большая, раньше надо было думать.
— А мать что?
— Мать её просила что-то… говорила, что не поздно.
— А потом что было? Вспоминай.
— А потом?.. Я лежала… Бабушка что-то шептала мне на ухо, но я не могла понять что… И она уколола мне головку.
— Уколола говоришь?
Хыля кивнула.
— А ну, милая, дай-ка я посмотрю твою головку.
Женщина поближе передвинулась к Хыле и стала пальцами копошиться у Хыли в волосах.
— Вот здесь какой-то бугорок у меня всё время, — указала девочка.
— Вот, вижу… вижу, — женщина замолчала, сосредоточилась на Хылиной голове. Осторожно щупала что-то пальцами, смотрела, разворошила всю Хылину косу. — Наконец, вздохнула, — дай-ка я косу переплету, а то разлохматила тебя всю.
Женщина ловко и быстро заплела новую косу и села на прежнее место. Помолчала немного, потом со вздохом сказала:
— Иголочка у тебя, детонька, в головке.
— Иголочка? — Хыля испугалась, попыталась понять, как она к ней попала в голову, и, как часто бывает, почувствовала себя виноватой, стала оправдываться: — Но я не знаю, как она туда попала.