Не обращайте вниманья, маэстро

Владимов Георгий Николаевич

Второй, став против двери и тоже с пистолетом у живота, рявкнул на всю квартиру:

– Всем на месте! Не двигаться! Башку прострелю!

Там что-то упало на пол, послышался изумленно-испуганный, но бессловесный вскрик моей дамы, и быстро залопотал мордастый:

– Что такое, что такое? Свят-свят!..

Кажется, один Коля-Моцарт сохранил спокойствие, но ему-то как раз и досталось - я услышал звук, точно кулак с размаху влепился в тесто, и обиженный Колин взрев. Он что-то попытался объяснить насчет удостоверения, но нечленораздельно и вперемешку с матом, поэтому остался

непонят.

– Лезешь, падла, куда не след! Еще пошевели у меня мослами! Сказано не двигаться.

Второй, оставшийся в коридоре, ласково посоветовал:

– Аты их к стеночке прислони, Олежек. Оно же удобнее.

– А и правда, Сергунь, - отозвался Олежек.
– Ну-кось, граждане бандиты, валютчики мои золотые, все сюда, к стеночке лицом, упремся руками, ниже, ниже, вот хорошо.

Сергунь, опустив пистолет, тоже вошел в комнату. Набравшись духу, и я туда заглянул. "Родственники" наши - не исключая и дамы - упирались руками в стенку и изображали правильный прямой угол, с перегибом в тазобедренной части. Признаюсь, и в этом положении моя дама сохраняла некоторую элегантность.

Олежек, завернув мордастому на спину пиджак, ощупывал брючные карманы и под мышками. Мордастый нервно вскрикивал и рефлекторно двигал ногою.

– Лягаешься, - упрекнул Олежек, тыча ему пистолетом под коленку. Значится, как этот пьяный говорит? Я, говорит, тебе трижды повторю, чтоб ты дотюпал?

– А милиционер ему что?
– спросил Сергунь, направляясь к окну.
– У? У? У?

– Ты, Сергунь, путаешь, это в другом анекдоте.

– Какой пьяный? Какой милиционер?
– вскричал мордастый.
– Вы из какого отдела? Если угодно, я могу представиться - капитан Яковлев. А вы кто?

– Капитан, капитан, улыбнитесь, - пропел ему Олежек и принялся исследовать его пиджак.

Сергунь между тем исследовал аппаратуру - нечто напоминающее кинопроектор, обьективом направленный в окно. От аппарата к розетке тянулся черный кабель. Сергунь покрутил ручки, приложил к уху толстый наушник, с раструбом из губчатой резины.

– Не смей трогать настройку!
– визгливо закричала дама.
– И слушать вы не имеете права! Я кому сказала? Слышишь, ты?..

И она прибавила нечто такое в адрес мужских Сергуниных достоинств, чего я в жизни не слыхивал от первейших матерщинников. Даже Сергунь застыл в оцепенении.

– Олежек, она вроде выразилась?

– Да вроде чуть не выругалась, Сергунь.

– Что ж она делает?
– возмутился Сергунь.
– Да она же все святое порочит, лярва. Не-ет, я ее сейчас оттяну... от этого занятия.

Слегка заалев, он шагнул к ней, к ее приполненным формам, выставленным весьма удобно, и рукою, свободной от пистолета, сделал что-то едва уловимое, рассчитанно-молниеносное, - а проще сказать, оттянул по заду, - и у меня в ушах зазвенело от ее истошного поросячьего визга.

– Полегче, Сергунь, - сказал Олежек.
– Еще, глядишь, след на всю жизнь останется, мужики любить не будут со всей отдачей.

– На всю жизнь - это нет, - возразил Сергунь, оттягивая еще разок по другой половинке, для симметрии.
– А недельку у ней это дело потрясется.

И, не

внимая новым визгам бывшей моей дамы, - от которой я излечился совершенно, - и возмущенным, но, к сожалению, неразборчивым восклицаниям Коли и мордастого, Сергунь подошел к окну и отвел занавеску. Поверх его плеча я увидел окно в пятом этаже и нашего визави, склонившегося над книгой или над своими писаниями. На несколько секунд он поднял голову и посмотрел в нашу сторону, - может быть, что-то услышал необычное или почувствовал чей-то взгляд, - но вряд ли он смотрел на что-то определенное и что-нибудь видел, кроме зеленеющих вершинок, скорее - блуждал в своей туманной перспективе. Потом голова опустилась, и Сергунь бросил занавеску.

– Во дела!
– сказал Олежек, разглядывая книжечку, снятую с шеи мордастого.
– А он и правда капитан. Только ни фига не Яковлев, а Капаев.

– Совершенно верно!
– Мордастый сделал попытку выпрямиться. Олежек нажимом пистолета между лопаток возвратил его в прежнее положение.

– А чего ж врал?

– Вы просто не в курсе операции!
– вскричал мордастый, тут же, однако, снижая тон.
– Я на это задание - Яковлев. Вы понимаете, что такое государственная тайна?

– Чего "государственная тайна"?
– не понял Олежек.
– Что ты Капаев или что ты Яковлев?.. Сергунь, у тебя голова не пухнет? Проверь-ка у этого, мосластого, он кто будет? Иванов, он же Сидоров, или наоборот?

Долговязый молча терпел, покуда Сергунь снимал с него книжечку и разглядывал ее, почесывая себе лоб пистолетом.

– Ни то ни другое, Олежек. Старший лейтенант Серегин, Константин Дмитриевич. А говорили: ты - Коля. Ну-к, повернись анфасом, Кистинтин Митрич. Похоже...

Дама, не дожидаясь приказа, сама повернула к нему раскрытую книжечку и повернула лицо, от злости оскаленное и густо-красное. Из уважения к ее полу ей позволили оторвать одну руку от стены.

– Ты, значит, не лярва, - сказал Сергунь, - а техник-лейтенант Сизова? А еще кто?

– Никто. Сизова Галина Ивановна.

– Одна честная нашлась, - заметил Сергунь, не без чувства юмора.
– Я, говорит, никто. Ну, за чистосердечное признание мы тебе пятнадцать суток не станем оформлять. Как ты, Олежек? Простишь ей оскорбление при исполнении?

– Она тебя, Сергунь, оскорбила, не меня. Мне - за тебя обидно. Но я же твою доброту знаю, ты же у нас голубь мира.

– Да уж прощаю. А чего с ними дальше делать, как думаешь? Хрен с ними, пущай выпрямляются?

– А они еще не выпрямились?
– удивился Олежек.
– Ну, может, им нравится так. Тогда - мы пошли.

– Нет уж, подождите!
– Мордастый, встав вертикально, теперь, кажется, по-настоящему рассердился.
– Извольте все же представиться. Кто вы такие?

– Да здешние мы, - отвечал Олежек простецким невинным тоном.
– Нас тут в районе все собаки знают. И облаять - побаиваются.

– Откуда вы, я уже догадался. А как прикажете в рапорте вас упомянуть?

– Пожалста. Я - Кумов Олег Алексеич. А он - Золотарев Сергей Петрович.

– Книжечки можно не предъявлять?
– спросил Сергунь.
– Или надо?