Не от мира сего-3
Шрифт:
— А ведь нам придется заночевать там! — озабоченно проговорил лекарь.
— Точно! — едва ли не радостно согласился мясник. — Придется ночевать!
А Берольд ничего не сказал. Он не очень доверял рассказам о проклятиях, восставших мертвецах и ночной охоте за человеческой кровью. После возвращения из крестового похода как-то поубавилась вера в сказки и потусторонние силы. Самые злобные существа во вселенной — это люди. У них нет правил, а если и есть, то ничто не мешает их нарушать. Конечно, это не относилось к большей части человечества, например, к этим совершенно незнакомым людям, практически бескорыстно согласившимся ему помочь. Зато относилось к тому злобному существу, пустившему на дно целый корабль в угоду сомнительным «политическим», как он думал, целям.
Мясник между тем внес некоторую ясность, касательно конца дороги у устья.
— Жило здесь давным-давно племя, как их называли, «рутенов». Рутены тоже были не очень местными, но эти окрестности в те времена не отличались большой плотностью разного населения, места всем хватало. Вот они тут и осели на некоторый малый срок, который, как я подозреваю, потом несколько затянулся. Последним главарем у них был Хольдер, высоченный и неустрашимый. Рутены жили замкнуто, изредка приторговывая с соседями и оказывая отпор римским «сверхчеловекам». Так бы и жили, да Хольдер встретился с Тором, то есть, конечно, Артором. Как же: король Артур, круглый стол, Эскалибур, фея Моргана, дева Гвиневра, да старый пень Мерлин. Подружился с ним. Общие интересы, память предков, да опять же — война. Ходил вождь рутенов со своими воинами на выручку королю: чего тут идти — пролив переплыл и уже в Англии. Но война — такое дело, не всегда убивают самого неискусного. Бывает, что погибают самые заметные. А Хольдер был очень заметен. И вот однажды привез король Артур тело своего друга и похоронил с почестями. Место захоронения называлось Теруан. Вымостили дорогу, стали почитать. Но однажды кто-то надругался над склепом. Грешили на римлян, так тех никто не видал поблизости, не могли они границы незаметно пересечь. Германцы — так им триста лет ссоры с рутенами не надо. Тогда кто?
— Кто? — переспросил Берольд.
— Конечно, без римлян, точнее — румейцев, здесь не обошлось, — вступил в разговор лекарь, который, несомненно, знал всю эту историю. — У них тогда случилась очередная амнистия для своих, так сказать, рабов. Рабы — вообще невыгодное дело: ни в чем не заинтересованы, ничего им не надо, работать — ненавидят. Вот их время от времени и выгоняли в шею, если без зверств и массовых убийств. И разбредались эти люди, вновь ставшие более-менее свободными. А что для некоторых свобода, если всю жизнь в ярме?
— Безобразия, — ответил Берольд.
Они добрались до хижины бакенщика уже под вечер. Стефан так и не пришел в себя, лежал, вытянувшись во весь свой гигантский рост и будто бы спал. Доктор очень тщательно осмотрел его, прощупал гематому на голове, заглянул в каждый глаз, высчитал пульс, сунул под нос едко пахнущий пузырек и вздохнул.
— Приложились ему, конечно, крепко, — сказал он, отчихавшись, потому что сам тоже нюхнул «для пробы». — Но кости целы, позвонки тоже не переломаны, дышит сам, пульс замедленный. Максимум, что должно было быть — сотрясение мозга. Но либо у него мозга нет, либо тут что-то другое. Жар, конечно, имеется. Но это может быть как последствие купания в ледяной воде, так и признак сокрытой травмы, которую я, увы, обнаружить не в силах.
— Так что делать-то? — спросил Берольд.
— Ждать, — пожал плечами лекарь.
— Или помрет, или очухается, — предположил мясник. — А вообще, в Руан его надо. Там, всяко, возможностей больше.
На том и порешили: с утра погрузят Стефана на повозку, и Берольд отправится домой.
— Как же мне с вами за помощь-то рассчитаться? — спросил былой мечник.
— А вот так, — сказал лекарь и выудил откуда-то из воздуха бутыль, перевитую полосками кожи. — Сливовица. После напряженного дня помогает остаться человеком, а не собакой с вываленным языком.
— И так, — добавил мясник, аналогичным образом материализовав круг толстой подкопченной колбасы.
Берольд скромно покашлял в кулак: сколько бы он не ловил руками в воздухе, поймать мог только фигу с маслом. А это, как известно, вещь нематериальная, осязанию не подлежит.
Они выпили, закусили, влили Стефану в рот, но тот, проглотив питие, остался верен себе, поэтому не ожил. Мужчины разожгли камин, извлекли из повозки еду-питие, и принялись коротать вечер, предаваясь, как это бывает в мужской компании, воспоминаниям о том, что было, то есть, конечно, о женщинах.
— Позвольте, — когда все вокруг домика погрузилось во тьму, поинтересовался Берольд. — Вот вы говорите, место это нехорошее. А чем, собственно говоря?
— Так названием, — ответил мясник. — От названия и репутация.
— Здесь рутены перед тем, как уйти неизвестно куда, резали слэйвинов, — добавил лекарь. — Это и есть Теруан.
За стенами дома истерично захохотал камышовый кот. Или, быть может, он плакал по тому немногому, чего лишился. По теплу огня, по доброму человеку, который мог угостить козьим молоком, по последнему хранителю могилы короля рутенов Хольдера. Как мало, оказывается, надо, чтобы почувствовать себя человеком. Особенно коту.
9. Хольдер
Нельзя сказать, что беспамятство для Стефана было желанным и спасительным. Он отчаянно цеплялся своей волей за действительность, прекрасно понимая, что в противном случае утопнет здесь, никто и никогда не найдет, да и искать, вероятнее всего, не будут. Но оранжевые и красные круги в глазах, сменившие каскад искр и трубный глас, постепенно угасли, укрывшись абсолютной темнотой.
Лишь только где-то далеко-далеко впереди крошечной точечкой образовался лучик света. Тут же вновь заработало сознание, потому как перед ним, как картинки, потянулась вереница событий прожитой жизни. Стефан помнил, что перед глазами умирающих людей проносится вся их жизнь. Кто-то об этом говорил со всей достоверностью, будто уже не раз помирал. Но он не ожидал, что представленные ему сцены — как раз те, о которых он старался не вспоминать. Даже пытался забыть к чертовой матери. Перед смертью он ожидал увидеть что-нибудь достойное, а не постыдное. Этого по какой-то причине не получилось, и опять пробудилась совесть, не постеснявшаяся даже на краю гибели напомнить о себе.
Стефан попытался замотать головой из стороны в стороны, отгоняя назойливые видения, в которых, в принципе, не было ничего преступного и ужасного: так, ерунда, но можно было всего этого избежать, если бы нечаянно представилась вторая попытка пережить содеянное.
Над землей бушуют травы, облака плывут кудрявы. И одно — вот то, что справа — это я. Это я, и нам не надо славы. Мне и тем, плывущим рядом. Нам бы жить — и вся награда, Но нельзя [45] .45
А. Егоров «Выпускникам 41», (примечание автора)
— Как тебя звать? — вдруг из ниоткуда раздался голос, и звук его внезапно принес облегчение: тяжесть отступила, картины перекрылись одна другой и вовсе потерялись. Боль в груди куда-то делась, зато вновь зазвучал в голове унылый колокольный звон.
— Стефан, — ответил он и, вдруг, увидел, что вокруг совсем не ночь, холод и сырость куда-то делись, всякие тревожные шумы заглохли.
Он предположил, что это так разросся тот маленький лучик света, который брезжил где-то в полнейшей мгле. И это значит, что все, алес? Жизнь прошла, как сон пустой. Вообще-то, не пустой и не сон вовсе. Только совесть, измученная минувшими видениями, слегка подвывала, но все тише и тише.