Не от мира сего-3
Шрифт:
Сам молебен начался уже за полдень, но на опоздание никто внимания не обращал. Вышел один кривоногий парень и подудел в дуду. Другой, вероятно коллега, поднял колокол и поболтал его из стороны в сторону. Звуки, извлеченные из этих инструментов, были неприятными, но пронзительными, так что даже самый глухой козел, бодающийся с кустом шиповника, навострил уши и проблеял в ответ.
Отряд гуанчей, занявший согласно предписанию круговую позицию, перехватился за древки копей. К лагерю пришельцев двинулись два человека: Дюк и Васька.
— Эй, на борту! — закричал Васька. — Открывай ворота. Свои идут.
Португальцы начали открывать хлипкую кривую калитку, но остановились от возмущенного окрика Бетенкура.
— Какие же это свои! — орал он, выпучивая глаза еще больше обычного. — Я их ночью чего-то не видел!
— А зачем ты ночью нас искал? — удивился Дюк.
— Я вас не искал! — даже подпрыгнул на месте Жан.
— Вот потому-то и не видел, — подвел итого Буслай. — Давай, открывай живее.
Они вошли внутрь мимо недоумевающих вооруженных охранников. Васька показал Бетенкуру кулак, тот в ответ состроил злодейскую рожу. Их взаимная влюбленность не была секретом для общественности.
Дюк огляделся вокруг и сразу же предположил, что шансов ворваться в лагерь инквизиторов у гуанчей нет никакого: свободная площадь до частокола простреливалась со всех позиций. А по всему периметру стояли люди, вооруженные луками и арбалетами. И задачей их было не хвастовство друг перед другом.
Несчастные пленные сидели в самом центре, так что и к ним пробраться сложно, и им выбраться — тоже. Словом, простой силой тут добиться ничего нельзя, разве что преждевременной смерти. Ну, а в этом деле торопиться не следует. Инквизиторы чувствовали себя весьма уверенно, по их разговорам Стефан понял, что они очень довольны, что у аборигенов нет своего флота. Ну да, есть повод для самоуспокоения.
Снова зазвучала поганая дудка и колокольчик. Сам святой отец Меур залез на подиум, готовясь толкать речь. По задумкам попа и местные жители должны были подтянуться, хотя бы часть из них. Не могли же они оставить на произвол судьбы своих соплеменниц, жен и детей. Словно в ответ, на берег вышли два полуголых человека — одни с бронзовой кожей, другой с красной.
— Эй, — сказал Садко — именно он был красным, прихватило вчера солнышко. — Мы явились на молебен. Пусть нам переводят.
— А где остальные? — поинтересовался Меур.
— Зализывают раны, — угрюмо ответил Эйно Пирхонен.
Дюк Стефан на правах полиглота переводил их слова на английский, а дальше уж они сами разбирались.
Ну, ладно, поп прокашлялся, спел голосом какую-то верхнюю ноту и начал свою проповедь. Если верить ему, то эта земля теперь их, церковная: то ли португальская, то ли английская, а то ли испанская. Бог всех возлюбил, а их возлюбил больше всех. Язычники должны покаяться и пасть ниц. Кара господняя — это, на самом деле, не просто слова. Это — обезглавливание, четвертование, распятие на кресте, утопление в воде и, как венец, сжигание на костре. Кто из местных не одумается, тому придется испытать все это на своей шкуре. А кто одумается, тот должен искупить свой грех безвозмездным трудом на благо церкви. Следует сдать пожертвования и очиститься от любых богатств, потому что нажиты они греховным способом, поэтому не считаются. В общем, пусть возрадуются аборигены, что их души теперь в надежных руках. Аминь!
— Они согласны, — сразу же возгласил Садко. — Только женщин и детей отпустите. Сдадут свои богатства.
— Не пойдет! — возразил Бетенкур. — Когда мы убедимся, что все наши условия выполнены, тогда кого-то и освободим. Пока же пусть туземцы выходят с поднятыми руками и покажут нам свои сокровища.
— Это как: штаны, что ли снимут? — серьезно спросил Васька.
Кто-то засмеялся, видать, понимал язык. Но Меур не хотел превращать свой молебен в балаган.
— Грех, — сказал он. — Торговаться — грех. Вы что — не верите святой церкви? Мы — это не просто так, намерения у нас серьезные. Если где-то кто-то как-то, то мы навсегда. Мир через кровь, а святая инквизиция проследит. Se non a verro, a ben trovato [180] . Понятно?
— Понятно, — выдохнули оккупанты.
— Тогда аминь!
— Аминь, — согласились все.
— Что он такое проблеял? — переспросил Василий у Дюка.
180
если не звезды, вовеки, навсегда! (пер. с итал.)
— «Хоть это неверно, но хорошо задумано» с латыни, — перевел тот.
Садко обменялся взглядом со Стефаном и потянул Эйно Пирхонена на выход: все, что нужно, было выяснено. Им попытался заступить дорогу надутый, как павлин, Жан де Бетенкур, но лив и гуанча ловко прошли сквозь него. Тот даже посмотрел, а нет ли в нем дырки. Не было, просто остановить таких богатырей не каждый инквизитор сумеет.
— Стойте! — вдруг, прокричал Меур.
Когда музыкант и его товарищ остановились, машинально втянув головы в плечи, поп кивнул кому-то в сторону.
— В доказательство нашей правоты, — изрек поп. Это был приказ: один из инквизиторов со свистом рассек воздух своим убогим мечом. Клинок оказался, несмотря на свою кривизну, заточен весьма серьезно, а удар у человека был поставлен очень умело. Голова одной из ближних к нему пленниц отделилась от тела, палач ловко подхватил ее за волосы и швырнул в переговорщиков. Не успели Садко с Эйно Пирхоненом хоть как-то среагировать, как с диким ревом из кустов к изгороди ринулся громадный гуанча.
— Нет! — крикнул ему Буслаев.
— Ходу! — заорал, что было сил, Дюк. Его слова, в отличие от Василия, относились к двум застывшим парням.
Лучники и арбалетчики сразу же раскрыли весь свой потенциал, но несущийся вперед каким-то образом отбил зажатым в руках копьем почти все стрелы и болты, вломился в частокол и только после этого запнулся, упал, но кувырнулся через голову и оказался стоящим на одном колене, отставив вторую ногу. В ней сидела стрела, впрочем, как и в плече и боку. К нему бросились все молельщики, толкая и пихая друг друга. Самый ретивый уронил свой меч и подогнулся в конечностях — из его спины вылез окровавленный обсидиановый наконечник копья. Прочие, как могли, махнули своими клинками и разом отошли, чтобы проверить результат.