Не от мира сего-3
Шрифт:
Садко, обернувшись на подошедших людей, уцепился за руку Эйно Пирхонена, стоявшего рядом. Те, в свою очередь, увидев полуголого музыканта, схватились друг за друга.
— Житие мое! — сказал Садко.
— Паки, паки, иже херувимы, — хором ответили Васька Буслаев и Дюк Стефан.
Лысый очень подозрительно оглядел всех, в том числе и гуанчей, выпятил губы и произнес несколько фраз. Вероятно, он начал изъясняться на другом языке, потому что отдельные слова показались ливу знакомыми. А когда Дюк перевел, понял вообще все.
— Мы, — говорил пришелец. — Во имя церкви, инквизиции и воли духовного наставника отца Меура требуем, чтобы вождь местного населения принял нас для выражения признательности королю лиссабонскому Дуриле третьему.
— А нету у нас вождя, — ответил Эйно Пирхонен.
— Кто же у вас есть? — через Стефана поинтересовался лысый.
— Царь Морской, — встрял в разговор один из гуанчей, но царский придворный показал ему кулак, и тот стыдливо умолк.
— А где этот Царь?
— В караганде, — сообщил Эйно Пирхонен. — У нас кризис власти. Понял?
Пучеглазый не понял, но это его не смутило.
— Я, — сказал он. — Жан де Бетенкур, объявляю эту землю под защитой святого Папского престола. Мы пришли с миром. Завтра молебен. Просьба собраться всем. Не опаздывать и одеться поприличней.
Садко уже овладел собой, поэтому ни на Ваську, ни на Дюка внимания не обращал. Те, в свою очередь, тоже делали вид, что они незнакомы. Пообщаться, конечно, нужно, но незаметно — уж больно подлая рожа была у этого Бетенкура. Прочие гребцы, пыхтя и подталкивая друг друга, устанавливали на берегу распятие.
Лив, как мог, объяснил своим, для чего все это делается, гуанчи сочувственно покивали головами. Пока эти вонючие пришельцы никакой угрозы из себя не представляли. Ходят, пыжатся и делают вид, что все им нипочем.
Эйно Пирхонен свистнул, тут же к ним спустилась молодая девушка, неся на деревянном подносе хлеб, фрукты, бражку и вяленую козлятину. Увидев ее, пришельцы, все, как один, плотоядно сглотнули, разве что Дюк и Василий удивленно посмотрели на Садка. Тот осторожно кивнул: да, такая вот действительность.
Девушка поспешно ушла, а Бетенкур со своей шоблой сели тут же на песке, вылакали выпивку, закусили фруктами и подчистую съели все мясо с хлебом. Они оживленно заговорили между собой, отчего на лицах появилось хищное выражение. Потом неожиданно собрались, вытолкали лодку и укатили к себе на судно. Наверно, готовиться к предстоящему молебну.
Дюк с Васькой остались на берегу, сказав на прощание Бетенкуру, что он им не указ. Главарь пришельцев смерил их возмущенным взглядом, проговорил несколько угроз на ломанном английском языке, но на большее не решился. Также и Дюк попридержал за руку закипевшего Буслаева. С ними остался один кривоногий, якобы охранять распятие, потребовал себе от Эйно Пирхонена еще мяса и бражки и ту девушку, что приходила на берег.
Лошадиная доза алкоголя была доставлена сейчас же могучим гуанчей, к ней прилагалось немного мяса. А девушка не прилагалась. Пришелец принялся отчаянно возмущаться себе под нос, но скоро, по мере уменьшения пития в кувшине, речь его начала прерываться, пока не сбилась на откровенное мычание. Он, наверно, песни пел.
— Какая у вас огромная лодка, — заметил Садко, кивнув на суда, когда наступившие вечерние сумерки укрыли берег от нечаянных взглядов с корабля. Он имел в виду шлюпку, на которой приезжали инквизиторы. — Я такую в первый раз вижу.
— Эта для торжественных случаев. Имеются еще маленькие легкие челны, как обычно, — ответил Дюк. — Вот это встреча!
— А мы все ноги сбили, тебя разыскивая! — добавил Васька, тряся за руку своего наставника.
Действительно, встреча на далеких островах, была удивительной.
О том, что в океане находятся острова, поименованные кем-то из греков «Геллеспиды», знали многие. Но на них не бывал никто, разве что самые честные мореплаватели, как правило, из турок и прочих арабов. Богатства островов они расписывали, людей — не очень. То это были двуногие собаки-переростки, то вечно дерущиеся между собой женщины, отлавливающие диких мужчин для вполне определенных целей, то циклопы, то змеелюди. В общем, нормального населения на островах быть не должно, одни уродцы.
Когда во время одного из Крестовых походов рыцари с Британских островов, вооруженные охочими до военных трофеев слугами, прогнали с Португалии мавров, тамошний король Дуремар, или, как там его — имя всегда сказочным образом менялось — призвал в союзники Папу Римского с инквизиторами, дабы союз между Англией и Лиссабоном обрел духовный статус. В страну мутным серым потоком хлынули холуи Батиханства. Маврам пришлось совсем туго, они собрались всем кагалом и убежали в свою Маврию. Им голову класть за чужую религию было не с руки, своя имелась на полузабытой родине.
Когда в Лиссабон примчался на хромой кобыле святой отец Меур, то идей у него в загашнике оказалось масса. Сначала, конечно, традиционно потребовал похватать оставшихся с прежних времен блондинистых девок, помучить их и сжечь при большом скоплении народу. Собирающиеся на зрелище казни уроды и жиды улюлюкали и радовались истреблению красоты. Уродам свое уродство грело уродливую душу, ну а жиды, понятное дело, им, уродам, как будущим своим клиентам по части ссуд, потакали.
Меур обретал власть, и это распаляло его воображение. Португалия — это хорошо, но надо решать глобальные задачи, распространять среди иных народов, непуганых и богатых, веру в свое ничтожество и превосходство церкви. Потребовалось некоторое время, чтобы убедить короля в организации экспедиции на поиски Геллеспид, Атлантид, земли Туле и Берега Слоновой Кости. Убедить, конечно, удалось, вот только денег он почему-то не дал — самому не хватало. Ну, да это дело поправимое: несколько удачных акций с зажиточными горожанами — и остальные сами на добровольных началах вступили в конфессию. Главное, что король выказал одобрение.
А тут и любимый ученик подоспел, разодевшийся в пух и прах, на ретивом жеребце с яростным блеском выпуклых глаз. Глаза были одинаковые и у того, и у другого. Жан де Бетенкур сразу же ухватил быка за рога, но посшибать их не сумел: кишка тонка, да и бычья голова была искусственная, бронзовая, украшала персональные покои отца Меура.
— Вижу, горишь жаждой действия! — похвалил Жана наставник. — Ну, подойди, я тебя поцелую.
Бетенкур хотел проявить себя, он жаждал разрушений. Но после энергичных действий, которые ранее предпринял поп Меур, уничтожению подлежало крайне мало активов, а на пассивы тратить силы — себя не уважать.