Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело
Шрифт:
Шелест в зале усилился. Загорались зеленые лампы. По проходам таскали пачки книг. Рядом села девушка, сразу завалив бумагами весь стол. Рябинин ее давно приметил, с год. Она, видимо, писала диссертацию по социологии. Судя по литературе, что–нибудь про урбанизацию. Он все удивлялся: чем может обогатить социологию человек двадцати с небольшим лет — только чужими мыслями.
И опять он погрузился в свой листок.
Самоубийства совершаются под действием минуты. Что же для нее стало такой минутой?.. Скорее всего, письмо. Видимо, оно так потрясло Виленскую, что она даже записала о нем в дневнике. Ведь до сих пор факты и события не фиксировала. И эта запись
Рябинин пугливо скосил глаза на соседку — та улыбалась своим социологическим книгам. Видимо, он выругался вслух.
Это же ясно! И просто. Никаких двух бумаг — одна бумага. Письмо. То самое загадочное письмо! Его она сожгла на спиртовке в столе. Нужно проверить на почте, когда и откуда она получала письма. Нет, пожалуй, почту тревожить не стоит. Что ж: получила письмо, снесла на работу и сожгла? Жечь там, где всем бросилось бы в глаза, где каждый мог подойти и спросить? Глупо. А если она принесла его кому–нибудь показать? Только Мироновой или Шурочке. Но они сказали бы следователю. Значит, письмо Виленская получила на работе. Но от кого? Она жила одной мыслью — о том человеке. Только одно письмо и могло ее потрясти. От него или по поводу его… И оно было передано. «Ну, а письмо–то зачем передавать». Теперь этот дурацкий телевизор…
Рябинин поднял голову. Девушка–социолог зябко куталась в платок и косилась на него. Конечно, он смешная фигура: сидит лохматый мужчина в очках и тупо смотрит в единственный листок, в котором почти ничего не написано. Это когда у всех–то папки, справочники, тома. Интересно: сколько следователь социологически обследует людей? Сотни, тысячи… Да как — в душу влезает. Этой бы девочке хватило на десяток диссертаций. Он встал и пошел в газетно–журнальный зал. Тут просматривали журналы, брали старые подшивки газет, интересовались новинками. Рябинин рассмешил девушку, протянув требование на прошлоне–дельную программку телепередач. На ее глазах отыскал он тот злополучный день и сразу нашел: в шестнадцать тридцать пять шла передача «Труженицы хрустальной колбы».
Рябинин слишком торопливо вернул программку и суетливо пошел из зала. Не будь эта программа старой, библиотекарша решила бы, что он побежал смотреть многосерийный детектив.
Он оказался в длинном коридоре, где медленно ходили аспиранты, уставшие от долгого сидения. Рябинин возбужденно зашагал вдоль стены, никого не замечая…
Значит, так. Вот, значит, как? Человек посмотрел передачу о своем институте и наложил на себя руки. Но почему?
Рябинин уже знал — почему. Он это узнал сразу, как только глянул в программку. Оставалось построить точную логическую цепь…
Ее любовная трагедия произошла весной. С тех пор Виленская ходила на работу и ежедневно видела свой институт. И ничего. Но вот она увидела его по телевизору, и ее нервы сдали. Правда, перед этим сжигалось письмо. И все–таки последней каплей стала телевизионная передача. Так может быть, так вполне могло быть, если только с этим хроникальным фильмом что–то связано. Скажем, самое неповторимое в жизни, которое ушло. Получалось, что это неповторимое привязано к съемкам. Съемки зимой и были. Там, на съемках, оказался тот человек. Вот почему Виленская никуда не ходила — она была с ним все дни. Видимо, съемочная группа небольшая…
Рябинин пошел в читальный зал и забрал свой одинокий листок. Остальное он додумает по дороге домой. Ему хотелось
Завтра утром он найдет того человека.
11
Но утром нового дня всегда появляются новые заботы, которые откуда–то лезут сами, как трава весной. И все срочные. Сначала вызвал прокурор, который ввел правило, чтобы каждый работник раз в неделю рассказывал о своем житье–бытье. Сегодня оказался день Рябинина. Потом пришел гражданин, которого он вызывал давно, а тот лишь вчера приехал из командировки. Затем прибежала Маша Гвоздикина и попросила проверить курсовую работу о причинной связи. После нее сразу же позвонила Демидова и сообщила, что вечером партсобрание. Потом пришел работник милиции за статистической карточкой, которую Рябинин должен был отправить неделю назад. Звонили с обувной фабрики и просили прочесть лекцию о новых законах… Звонили из жилищной конторы и спрашивали, можно ли подобрать статью квартиросъемщику, который держит трех собак и всех лохматых.
Только в двенадцать часов Рябинин пододвинул к себе телефон. Он не знал, сколько человек входит в съемочную группу, и решил начать с поиска режиссера.
Телестудия оказалась сложным современным предприятием. Он долго плутал по телефонам творческих объединений, редакций и каких–то хозяйственных отделов. Наконец любезный девичий голосок переспросил:
— «Труженицы хрустальной колбы»? Да, по нашей редакции. Режиссер Макридин.
— Как ему позвонить?
— А он в командировке. Снимает фильм о Байкале.
— Ну–у–у…
Остановиться Рябинин не мог — он был весь в этом деле. Но жизнь вмешивалась в его расчеты. Видимо, он так сказал «Ну–у–у», что девушка добавила:
— Знаете, по–моему, он уже приехал, но в студии пока не возникал. Позвоните домой.
Она назвала номер телефона. Только положив трубку, Рябинин подумал, что не мешало бы спросить его имя–отчество. Он мог узнать у нее и состав всей группы. Но тогда пришлось бы представляться, они бы узнали про звонок из прокуратуры, приготовились бы к вызову, все обсудили бы… Он предпочитал внезапность.
Рябинин набрал номер телефона квартиры Макридина.
— Слушаю, — ответила женщина.
— Здравствуйте. Видимо, я говорю с Макридиной…
— Вы говорите с Самсоненко.
Рука дернулась и придавила рычаг аппарата. Но это сделал не он: это рефлекс сунулся вперед него. Мало ли Самсоненко в городе! Да и ошибиться мог, не тот номер крутанул.
Второй раз кружочки вертел аккуратно, выверяя каждую цифру.
— Слушаю, — сказал тот же голос, словно пропущенный через металлическую трубу.
— Мне нужен Макридин.
В трубке стало тихо. Мало ли в городе Самсоненко…
— Да–да, — дадакнул приятный мужской баритон.
— Здравствуйте. С вами говорит следователь прокуратуры Рябинин.
— Я вас знаю, — перебил Макридин.
— Откуда?
— Мне про вас рассказывала жена.
— Какая жена? — спросил Рябинин, хотя спрашивать было уже ни к чему.
— Самсоненко, заведующая лабораторией. К вам зайти?
— Да.
— Через час буду.
Рябинин положил трубку. Он сразу устал. Какая–то бессильная истома легла на тело, будто он отстоял смену в забое или сошел с марафонской дистанции. И вместе с этой физической опустошенностью пришла обида — ни на кого и ни на что. Но тем сильнее обида, когда не на кого обижаться.